К арсеналу постоянно привозимых из Америки музыкальных подарков добавился теперь и арсенал подарков художественных: одежда, аксессуары, краски, холсты. В качестве благодарности художники дарили мне свои работы, которые я правдами и неправдами вывозила из страны.

«Это детские рисунки и картинки», – ничтоже сумняшеся говорила я таможенникам, с брезгливой гримасой рассматривавшим похожие на граффити работы моих новых друзей.

Они и вправду были почти детскими: яркие, красочные, брызжущие фантазией. Как неофициальные художники, «Новые» не имели доступа к настоящим качественным материалам и пользовались самыми примитивными подручными средствами: пластиковыми занавесками для ванн, шторами, кусками дерева и разноцветными футболками. Юфа[41], странный режиссер киноандеграунда с вечной улыбкой и пронзительным взглядом, своей допотопной восьмимиллиметровой кинокамерой снимал зловещие и в то же время невероятно смешные немые короткометражки, в которых покрытые с ног до головы грязью, кровью и шрамами «актеры» носились, как дикие звери, по заснеженным ленинградским окрестностям. Тимур Новиков, Евгений Козлов, Иван Сотников, Кирилл Хазанович, Густав Гурьянов, Африка, Олег Котельников, Андрей Крисанов и другие их друзья-художники творили то, что им подсказывала душа. Набор всевозможных самых неожиданных художественных материалов, которыми они пользовались, был так же неограничен, как их инстинкты. А потом они анализировали работы друг друга. Тимур Новиков и Иван Сотников придумали и сконструировали «утюгон» – то самое странное сооружение, что я видела на концерте Сергея в подвале, куда нас в самый первый приезд привел Борис. Утюгон представлял собой стол со снятой крышкой, к раме которого на проволоке подвешены железные утюги и гири. К металлу подключены звукосниматели, на проволоке и гирях играют смычком или барабанными палочками. Звук получается как у настоящего синтезатора.

Они писали и записывали авангардные музыкальные композиции, ставили совершенно сногсшибательные постановки и перформансы. В качестве образца для подражания у них в головах сидел Владимир Маяковский[42]. Густав[43], выглядевший как воплощение Маяковского, был барабанщиком в «Кино», и именно его видение во многом сформировало уникальный внешний облик и стиль группы. В то же время это был человек с невероятно трудным характером. Вечно чем-то недовольный перфекционист, он был одним из немногих встреченных мною русских, который мог взорваться чуть ли не на пустом месте. В разгар репетиции «Кино» он мог отшвырнуть палочки, как будто это были ядовитые змеи, и выбежать из комнаты. Поводом для такой вспышки могла стать остальными и вовсе не замеченная мелочь.

Однажды мы оказались с Густавом вместе на заднем сиденье автомобиля, и он вдруг спросил у меня, не соглашусь ли я стать его девушкой. Я ответила, что прекрасно к нему отношусь, но в не таком смысле. Он был настолько расстроен, что тут же выскочил из машины и несколько дней со мной не разговаривал. Однако за этой вспыльчивой натурой таился искренний и добрый характер. Он, Виктор и Юрий были невероятно близки друг другу и как музыканты, и как друзья, и его обостренный талант играл решающую роль в группе. На многочисленных видео, которые мы с Джуди снимали, он может быть и мрачно-недовольным, и весело танцующим рядом со мной – как обычно, с оголенным торсом, а то и вовсе в трусах, с живыми, смеющимися глазами.

Как и их кумир Маяковский, все «Новые художники» были убежденными новаторами в творчестве. Они собирались и творили для себя и для своих друзей прямо на полу огромной комнаты в старом заброшенном здании, квартиру в которой Тимур каким-то образом сумел для них заполучить в качестве мастерской и в которой не было ничего, кроме притащенных ими материалов и пары случайных стульев. Я не уставала поражаться упорству и самоотверженности этих парней, готовых без остатка вкладывать свое время, сердце и душу в процесс создания, нимало не заботясь о конечном результате. Их не волновали ни деньги, ни зрители: то, что они делали, они делали исключительно из любви.

Однажды Тимур и Африка подвели меня к огромной, громоздкой картине, на которой был изображен злодейского вида, весь скособоченный человек в темных очках. Картина полностью закрывала высокое, как это было свойственно старым ленинградским домам, окно. Они отдернули холст и показали мне на другой стороне улицы массивное здание, с отраженными на нем лучами заходящего солнца.

– Это наш «Большой дом», – говорят они.

– Что? – с недоумением переспрашиваю.

– Здание КГБ[44]. – Они быстро возвращают холст на место, а в глазах светится озорной огонек, будто, задернув картину-штору, они возвели непреодолимый барьер между своим бунтарским поведением и возможным осуждением его со стороны государства. Да уж, подумала я, нашли себе местечко для мастерской…

А еще «Новые художники» были одержимы Юрием Гагариным, знаменитым советским космонавтом, впервые облетевшим Землю на космическом корабле в 1961 году. Я находила у них много общего с Гагариным: так же, как и он, они были устремлены в будущее. Бледное, с неодолимым магнетизмом лицо Тимура выдавало в нем неброскую космическую силу, не считаться с которой было невозможно. По-английски он не говорил, но даже просто глядя на него, я не могла не чувствовать невероятную культуру, глубину и озорство его натуры. Лица на его замечательных портретах и автопортретах навсегда врезались мне в память.

Однажды зимой мы с Тимуром, Африкой и Джуди отправились на каток где-то на окраине Ленинграда. Джуди вела нашу взятую напрокат «Ладу» по обледенелым дорогам. Я сидела не пристегнутая рядом с нею впереди, развернувшись с видеокамерой в руках лицом к заднему сиденью, и снимала приплясывавших, кривлявшихся и корчивших рожицы под несущуюся из динамиков музыку Африку с Тимуром. Вдруг Джуди напугал заерзавший на скользкой дороге грузовик из соседнего ряда, и она резко ударила по тормозам. Мы врезались в грузовик, дешевый корпус нашей «Лады» захрустел вокруг нас, как песочное печенье. Мы выбрались на дорогу – бледные от страха, с головной болью и огромным багровым кровоподтеком на лбу и на лице Тимура. Оставив разбитую машину на заснеженной дороге, мы кое-как на попутках добрались до Ленинграда, едва обменявшись несколькими словами. С тех пор, на всем протяжении моего пребывания в Ленинграде, нас с Тимуром связывал этот поставивший нас на грань смерти случай, глубокое общее осознание недолговечности нашей жизни. Как бы высоко мы ни возносились, где-то там, за пределами нашего воображения, простирается огромная и непостижимая вселенная.