Подозреваю, что именно поэтому за все те часы, что я был его пленником, Фактор ни разу не раздул огонь. В пещере было ужасно темно, что наверняка затрудняло его кровавую разделку, но он обошелся лишь одной слабой свечой, которую обмакнул в масло. Как я уже отмечал, он был бедным, жалким созданием и, похоже, понимал это. Отсюда и наслаждение, кое он получал от своей власти над людьми. Будь то взрослые должники или дети на пороге смерти, он извлекал выгоду из обстоятельств, которыми мог управлять. Чуть больше света в пещере, и его слабость оказалась бы выставленной напоказ. Темнота была его силой.

К тому времени я уже остро сознавал, что расчленение ягненка подходит к концу. Ножки свисали со свода пещеры, потроха были рассортированы и очищены, мясо порублено, окровавленная голова брошена в железную кастрюлю, хребет очищен от спинного мозга и разрублен. Наступала моя очередь. Связанный, подвешенный за ворот рубашки к торчащему из стены крюку, я ничего не мог сделать. Я располагал лишь даром речи, и, судя по ловкой разделке ягненка, времени у меня почти не осталось. Надо было извлечь максимальную пользу из того, что я имел.

— Меня будут искать, — сказал я нерешительно, опасаясь, что Фактор тумаками заставит меня замолчать, или заткнет рот кляпом, или, еще хуже, пустит в ход нож. Но Фактор улыбнулся мне.

Я уже рассказывал о той улыбке. Можете представить, насколько отвратительней она показалась мне в моем нынешнем незавидном положении. Учитывая испачканные до локтей кровью руки Фактора и свидетельства кровавой бойни по всей пещере, его улыбка походила на голодный оскал. И все же я увидел в его лице нечто вроде жалости. Я вовсе не собираюсь вызывать сочувствие к убийце. Этот человек совершил страшные деяния, и, хотя у его безумия, как и у любого безрассудства, была странная причина, он не заслуживал сочувствия. Однако в тот момент я верил, что он искренне жалел меня за наивность. Может, подобная жалость побуждала его и к другим убийствам. Безжалостно и бессмысленно убивая то, что он считал невинностью, он по-своему оберегал ее от разочарования и предательства.

— Так все они говорят, — сказал он тихо, с состраданием, от которого меня бросило в дрожь.

Безусловно, он говорил правду. Каждый ребенок, которого он убил, вероятно, питал безумную надежду на спасение. И хотя мои собственные слова тоже были правдивыми — меня непременно стали бы искать рано или поздно, — я знал, какими бесплодными были поиски в прошлом. Никогда ничего не находили. Дети просто исчезали. Мой случай был особенно безнадежным. В толпе мое отсутствие заметят не скоро, а если и заметят, то есть куча причин полагать, что я убежал. В конце концов, я был особым другом мавра. Все знали, что я продолжаю ходить в горы в одиночестве. И вполне объяснимо мое нежелание присутствовать на казни друга. Но в этом была для меня и надежда. Я еще не знал, как воспользоваться этим обстоятельством, но кое-что из бормотания Фактора во время разделки ягненка я понял: мое исчезновение должно было послужить, по крайней мере отчасти, укором Инквизитору, сигналом, что он казнил не того человека.

— Они подумают, что я сбежал. Они подумают, что я сбежал из-за того, что они сделали с мавром. — Сначала Фактор не понял скрытого смысла моих слов. Он лишь пожал плечами, как будто это не имеет никакого значения, но затем замер и пристально взглянул на меня. Воодушевленный, я продолжил свою мысль: — Они не узнают, что меня убили. Они не поймут, что не мавр убил других детей. Они не узнают, что казнили не того человека, что Инквизитор ошибся.

Повторюсь, я не знал тогда, что замышляет Фактор, но чувствовал, что моя единственная надежда — указать ему на изъян его плана мести. Теперь Фактор полностью осознал этот изъян, ибо тяжело осел на табурет, его улыбка сменилась выражением мучительного разочарования. Он стал похож на ребенка, чудовищно и незаслуженно обиженного. Однако вскоре он, похоже, нашел выход и опять улыбнулся.

— Ничего. Я подкину им часть твоего тела. Может, несколько частей. Нога тут, палец там. Немного твоей плоти в ведре у общественного колодца. Или еще лучше, твоя голова. Они не поверят, что ты сбежал без ног, не так ли? Или без головы. Ручаюсь.

Отличная логика, если учесть его безумие. Я должен был срочно что-то придумать. Оглядываясь назад, я понимаю, что желание Фактора убить меня явилось, пожалуй, самым вдохновляющим уроком диалектики, когда-либо мне преподанным. Иезуиты учили меня риторике, преподавали бесчисленные уроки ведения дебатов, но их соображения никогда не были столь убедительными, как соображения Фактора, и недостаток его методики с лихвой компенсировался мотивом. Уверяю вас, угроза расчленения тела способствует сосредоточению ума гораздо сильнее, чем победа в дебатах. Однако этому мне нет нужды учить вас.

— Но если вы вернете меня им целиком, — поспешно сказал я, — то есть живым, тогда они не смогут забыть. Они будут видеть меня каждый день. И каждый раз, завидев меня, они вспомнят, что поступили неправильно.

— Отдать тебя целиком? И позволить тебе говорить? Должно быть, ты считаешь меня глупцом.

Я это предчувствовал. Но еще я видел, как он расчленял ягненка. Я видел ту ловкую разделку. Живой укор лучше сглаживающегося воспоминания.

— Почти целиком. Вырежьте мои глаза, отрежьте мой язык. Я не смогу им ничего показать, не смогу ничего рассказать, но они все равно узнают. — Конечно же это был страшный риск. Фактор легко мог оставить меня там, искалечить меня в пещере, подождать, пока затянутся мои раны и только потом подбросить в деревню. Но это был мой единственный шанс получить хоть какую-то свободу. — Только это надо сделать сейчас, — добавил я. — Прямо сейчас. Пока в деревне полно народа. Они должны увидеть мое появление, увидеть мои раны. Тогда они поймут. Все поймут. Все.

Иди вперед, смышленый мальчик, иди вперед!

Конечно, я не мог знать, что кто-то придет мне на помощь. Никто никогда не знает. Однако мои доводы оказались убедительными. Невозможно было представить более зрелищный укор Инквизитору. Ничто не могло бы скомпрометировать его показательный суд лучше столь яркого доказательства: моего появления в aldea в тот самый момент, когда все считали его миссию завершенной. А для большего эффекта я должен был войти в деревню своими ногами, следовательно, покалечить меня Фактору пришлось бы поближе к aldea.

Я видел, как Фактор взвешивает все за и против. Он наверняка сознавал, как сильно рискует. Я не посмел указать на необходимость не калечить меня здесь и сейчас из страха, что он заподозрит, будто у меня есть план, коего в действительности у меня не было. Соблазн предъявить живой, истекающий кровью упрек был слишком силен. Однако мое спасение пришло быстрее, чем я ожидал или, скорее, надеялся, ибо случай, хотя поначалу замаскированный более отчаянным впечатлением, не замедлил представиться.

Фактор встал и подошел ко мне. Его левая рука потянулась мне за спину, правая поднялась из-за пояса с ножом, которым его хозяин разделал ягненка. Лезвие было забрызгано клейким спинным мозгом и каплями запекшейся крови. Мгновение я думал, что все мои доводы оказались тщетными. Я даже не успел закричать. Словно ледяная рука мертвеца сжала мое сердце. Я почти чувствовал поцелуй смерти, чувствовал, как лезвие пронзает мое горло и ищет артерию. Однако я неправильно истолковал намерения Фактора, ибо он всего лишь левой рукой натянул мою рубашку, а правой разрезал ткань, чтобы я упал на пол. Ноги мои подогнулись, и я начал скользить вниз по стене, однако Фактор меня остановил: он схватил меня за подбородок, впившись большим и указательным пальцами в горло, так раздвоенная подпорка поддерживает обвисшую под тяжестью плодов ветку фруктового дерева.