— Поступим так, — сказал он. — Спустимся вдоль ручья к Позо де лос Мучачос. Ты понял? — Я понял. Он говорил об озерце, где мы, дети, иногда купались летом. Глухое место, и вряд ли по дороге туда мы кого-нибудь встретим. — Затем мы поднимемся в обход солнечного склона к humilladero.[31]И там сделаем дело.

Он явно нервничал, но в данных обстоятельствах придумал весьма хороший план. К югу от aldea не было проторенных троп, поскольку все прямые дороги в том направлении заканчивались на крутом откосе, а упомянутая Фактором святыня была так мала, что вряд ли могла привлечь истово верующих в день, когда на площади происходило куда более интересное событие. И все же риск был немалый, гораздо больший, чем если бы Фактор просто разделался со мной в пещере. Однако и вознаграждение в виде публичного унижения Инквизитора было соответственно больше. Любопытно, как Фактор говорил о «деле», словно мы с ним вступили в сговор, словно ослепить меня и вырезать мой язык представлялось ему неким нашим совместным розыгрышем. Вероятно, он был прав.

Если требовалось доказательство его нервозности, оно заключалось в его последующей небрежности, ибо, открывая дверь, чтобы удостовериться в отсутствии свидетелей, он позабыл снова завязать мне глаза. Никого снаружи не заметив, Фактор подтолкнул меня вперед. Со все еще связанными руками и ногами я заковылял по неровному полу пещеры. Однако в тот момент, когда я, моргая, выбрался на яркий солнечный свет, Фактор с проклятиями затолкал меня обратно. Притащив меня сюда, он так спешил, что позабыл привязать своего мула. Животное хоть и не забрело далеко (даже я, ослепленный солнцем, успел заметить его чуть ниже по течению), его все же надо было привести к пещере.

Фактор снова запер дверь, но я понял, что это мой шанс. Конечно, не лучший момент для попытки к бегству. Помощь слишком далека, а путь к устью долины преграждает Фактор. И все же, вопреки всему, я был до сих пор жив. Это давало мне надежду, пусть самую слабую, но попробовать стоило. Сначала предстояло освободиться от пут. Я огляделся в поисках какого-нибудь инструмента, однако Фактор заткнул свой нож за пояс, а стол, хотя и шероховатый, вряд ли годился для того, чтобы перепилить веревки за столь короткое отпущенное мне время. Я вспомнил кости, о которые споткнулся в свой первый визит, но они были слишком далеко, и в любом случае я боялся снова столкнуться с той жуткой свисающей с потолка головой. И тут я увидел свечу. Она еще горела, слабо, но горела.

Мои руки онемели от долгой неподвижности, но, пытаясь пристроить веревку над пламенем, я почувствовал тепло. Запах горящей пеньки смешался со сладковатым ароматом обожженной кожи, подтверждая, что я нашел свою цель. Боль сразу же стала острой, но я терпел, пока не услышал цокота копыт мула шагах в тридцати или сорока от входа в пещеру. Мое время истекало. Фактор возвращался. Он почувствует запах горелой веревки и кожи и заподозрит неладное. Я попытался разорвать веревку, но она лишь впилась в мои запястья.

Копыта мула стучали все ближе. Я слышал бормотание Фактора, тонкое и жалобное, похожее на всхлипы. Затем я заметил железную кастрюлю с головой ягненка, подковылял к ней и начал тереть подгорелую веревку об острый край.

Фактор уже привязывал мула к крюку в стене, пронзительно всхлипывая, что свидетельствовало о еле подавляемой панике. Я должен был бежать до того, как он сорвется и выберет менее дерзкий способ расправы со мной. Веревка разорвалась, и я чуть не упал. Кастрюля загрохотала по полу. Я вскочил на ноги и застыл в ужасе, ожидая, что Фактор ворвется в пещеру, но, видимо, он ничего не услышал. Однако он у самой двери и может войти в любой момент. Я развязал узел на ногах и забрался на плоский вогнутый камень у стены, где Фактор устроил свой очаг.

Под моей тяжестью зола сдвинулась, и горячие нижние угольки обожгли ступни, но мне было не до боли, так как дверь слегка приподнялась, чтобы легче открыться. Вот-вот мой побег обнаружится. Как только Фактор вошел в пещеру, я выскользнул через дымовое отверстие точно так, как прежде.

Очевидно, его глаза не сразу приспособились к темноте, потому что ему потребовалось несколько секунд, чтобы обнаружить мое исчезновение и закричать. И за эти несколько секунд я произвел расчет гораздо более быстрый, чем все, которых добивались от меня иезуиты. У меня было три возможности. Я мог сразу спрыгнуть со стены и попытаться убежать от Фактора вниз по течению ручья. Или я мог спуститься, отвязать мула и ускакать прочь. Или я мог забраться на скалу и добраться до Acequia Nueva выше Обрыва Пастуха. Мул, если бы удалось быстро отвязать его, представлялся самым надежным способом, но загвоздка заключалась в этом «если». Появись Фактор до того, как я вспрыгну на мула и поскачу прочь, я пропал. Может, я бегаю быстрее Фактора, но побег вдоль ручья окажется смертельным, если преследователь сообразит погнаться за мной на муле. Пожалуй, самый надежный способ — забраться на скалу. Я, конечно, не скалолаз, но легче и проворнее Фактора, и в этом мое преимущество. Там, где стена встречалась с нависающим каменным карнизом, пролегал узкий уступ, и я уже продвигался по нему к утесу, когда из пещеры с отчаянными воплями выбежал Фактор. Мул, напуганный его неожиданным появлением, отпрянул, затопал и натянул привязь. В последовавшей неразберихе я успел преодолеть добрых две трети пути вдоль стены, прежде чем Фактор меня заметил.

Он подпрыгнул, пытаясь схватить меня за ноги.

В первый раз он почти достал меня, даже поцарапал ногтями лодыжку. Однако ухватить меня он не сумел и запаниковал, а потому вторая попытка ему совсем не удалась.

Я же сосредоточился на том, чтобы держать ноги подальше от его рук, но все время представлял, как он хватает меня. И хотя эта картина наполняла меня прежним ужасом, подпрыгивающий Фактор выглядел очень смешно. Он так отчаянно пытался меня достать, что явно перестал соображать, и вместо того, чтобы забраться на стену или как следует нацелиться, он беспорядочно прыгал и хватал пустоту, как безумец, мучимый воображаемыми пчелами, или дикий зверь, которого выводит из себя недоступная его пониманию красота, например как обезьяна, заслышавшая музыку. Непонятные звуки вокруг, но они недоступны, и обезьяна слепо бросается, хватая пустоту, как будто можно поймать музыку сфер.

Этот образ, милорды, не праздная фантазия. Подозреваю, он соответствует Фактору в жизни. Сознавая, что в юности и живости есть нечто прекрасное, но не в силах понять, что именно, он пытался поймать это, расчленяя носителя красоты, как хирурги, которые копаются в трупах в поисках души, не подозревая, что в процессе разрушают то, что ищут. Подобные заблуждения, милорды, можно даже найти в нашей собственной церкви. Среди христиан, милорды, есть множество людей, смутно сознающих, что в религии скрывается отражение славы Бога, средство вдохновения и воплощения лучшего, что есть в человечестве, и прославление всего, ради чего стоит жить. Однако эти люди, милорды, не понимают обязательной изменчивости, не понимают, что славу и прославление невозможно втиснуть в рамки строгого кодекса, который повторяют наизусть, и подправляют, и навязывают остальным; не понимают, что слава и прославление исходят из единства с Богом и миром. Такие люди, милорды, живут догматами и мрачной глупостью тех, кто систематизирует жизнь, бесцельно пытаясь ухватить красоту, коей они не понимают и никогда не смогут понять.