Очень близких друзей у Наташи не оказалось, а те, что были, испугались: несчастья заразны. Вступить в эту вторую свою жизнь ей предстояло в одиночку.

Дни проходили в возне со справками, с крестом и оградой, пришлось съездить к следователю и отвечать на казенные вопросы («Долги были?», «На кого записана квартира? А автомобиль?»). О возвращении на работу, о возобновлении трио и думать не стоило.

«Может быть, выучим „Памяти великого художника»?» – предложил виолончелист. «На такие подвиги я не способна», – ответила Наташа, это было правдой, и не хотелось ей превращаться в образцовую вдову.

Внутри стояла тишина. Кладбище утешения не приносило. Бог же не есть Бог мертвых, но живых, ибо у Него все живы, – прочла она на одном из надгробий, – а у нас вот живы не все, мы не боги. Она сидела возле могилы, пыталась вспоминать Женю – мягкие волосы, круглые руки, холодноватый взгляд – и не могла. Крест с оградой, хоть и нужны, ничего не прибавят. «Надо что-нибудь сделать для Жени, – сказала себе Наташа. – А встречи с ним искать глупо, я и прежде ее не искала, какая теперь встреча?»

В одну из поездок на кладбище она издалека увидела их старого институтского преподавателя, Георгия Александровича, он вел анализ музыкальной формы. Георгий Александрович приезжал с цветами и подолгу сидел – похоронил то ли жену, то ли дочь. Наташу он, по-видимому, не узнавал, а подойти, заговорить казалось ей неуместным. Он, кажется, все еще работал в институте, хотя и двадцать лет назад, когда учил Наташу с Женей, уже казался ветхим. «Бедный, бедный, – думала Наташа. – Бедный Георгий Александрович, бедный Женя, я бедная. Нет, правда, надо что-то сделать».

Она отправилась в церковь, где отпевали Женю, – ту, рядом с кладбищем, к отцу Иакову, поговорить.

4

Отец Иаков, или Яков, – можно было и так, и так – оказался человеком лет шестидесяти пяти или семидесяти, небольшого роста, с выразительными глазами, совсем седой головой и желтыми от табака усами. Он относился к тому типу очень красивых евреев, которые до старости похожи на молодого Вана Клиберна, только мужественнее.

Наташа дождалась перерыва между службами: – Мне надо с вами поговорить, умер мой муж, он был очень хороший человек, его тут отпевали.

Еще Наташа предупредила, что некрещеная и совсем не знает церковного этикета. Этикет оказался не важен, священник сразу повел ее во двор, на лавочку, чтобы не смущалась обстановкой. Про веру отец Яков не спрашивал, а про крещение сказал: и ему оно далось нелегко, в частности из-за матери. «Яша, это помогало в сорок первом, в сорок третьем никакое крещение уже не помогало», – ее сестра со всей семьей погибла в Киеве в сорок первом. Отец Яков всегда надевал нормальную одежду, когда шел к матери, и лишь незадолго до смерти она попросила показаться ей в подряснике: «Надень эту свою униформу. Тебе, говорят, к лицу».

«Крещеный еврей, как никто другой, сораспинается Христу», – что-то такое, Наташа не поняла, но, кажется, отец Яков не собирается ее обращать. Еще отметила: после Жени он первый человек, который, пока разговаривает, находится с нею целиком – с ним можно, пожалуй, просто посидеть вместе и помолчать.

Отец Яков немножко расспросил Наташу про прошлую жизнь, про родителей, поразился имени сестры: «Как это евреи назвали девочку Диной? Дина – самое несчастное существо во всем Ветхом Завете». Оживился, когда узнал, что Наташа скрипачка: «Всю жизнь хотел быть музыкантом. Мы еще поговорим». Обещание продолжить знакомство было приятно.

Как ни странно, отец Яков обошелся без разговоров про загробную жизнь, без гарантий всеобщего воскресения, без стандартных утешений:

– То, что с тобой происходит сейчас, – он перешел на «ты», – еще ничего, сейчас шок, сейчас тебе сравнительно хорошо, дальше будет много, много хуже.

– По крайней мере, детей нет, все говорят – слава Богу.

Отец Яков посмотрел на нее долгим взглядом и не ответил.

– Что же мне сделать для Жени? – спросила она через некоторое время. – Я за этим к вам и пришла.

Отец Яков пожал плечами. Просил не бросать музыку, советовал читать Псалтырь. Про Псалтырь Наташа ничего не знала, не умела она и читать по-славянски.

– А по-английски? – спросил отец Яков. – Только в старом переводе, King James. Приходи, попробуем вместе.

Он водил ее в трапезную пить чай, там было грязновато и пахло чем-то таким, от чего Наташу стало мутить. Ходили и за церковную ограду – пройтись, отец Яков оказался уже без подрясника, как Наташа поняла, чтобы покурить, в движениях он был очень неловкий, как маленький мальчик.

Они много говорили о музыке, и она не заметила, как наступил вечер. Он спрашивал про то, чем чакона отличается от пассакалии, про то, любит ли она Барто-ка, захотел, чтобы Наташа выучила его сонату для скрипки соло – очень трудную, она когда-то ее разбирала, – а потом попросил совсем невероятную вещь – ноты каких-то хоров Хиндемита, она и не слышала про такие. Уговаривал Наташу побыть на всенощной, но она не осталась.

5

Псалтырь почитать не вышло. Русский текст оказался и малопоэтичным, и непонятным. Дочь Вавилона, блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень! Если убийцы найдутся, захочет ли она разбивать их младенцев о камень? – и Наташа стала смотреть Бартока и пробовать читать Библию подряд.

Как читать Библию, она не знала. Отец Яков – Наташа еще раз ненадолго зашла к нему – рассказал про Пардес – буквально «фруктовый сад», отсюда, между прочим, произошел «парадиз». Пшат – простое дословное объяснение, ремез – намек, драш — толкование, сод – тайный смысл.

– До тайного смысла нам вряд ли дойти, но перескакивать этапы нельзя. Прежде надо понять значение каждого слова, потом – обстановку, в которой это слово сказано, а потом задуматься, почему оно сказано именно тебе. Понятно, нет?

– Да, – сказала Наташа. – Так меня Женя учил слушать Баха. Что я могу для него сделать?

Отец Яков только вздохнул. Порекомендовал Книгу Иова:

– Больше, чем Иов, претензий к Богу высказать нельзя. Главный духовный вопрос не в том, есть Бог или нет, а в том, говорим ли мы «да» или «нет» творению и Творцу.

Про «да» и «нет» Наташа поняла. Она решила взяться за Библию почти с начала – с истории Иакова и его сыновей: они с Женей читали Томаса Манна, и им нравилось.

Наташа читала и читала, про Иакова и Рахиль, и про Лию, и про их детей, про изнасилованную Дину и бесчинства старших сыновей, и про Иосифа, и про фараона. И взял Иуда жену Иру, первенцу своему; имя ей Фамарь. Ир, первенец Иудин, был неугоден пред очами Господа, и умертвил его Господь. Все-таки умертвил, так вот запросто, а как же Он никого не угнетает? – вспомнила Наташа разговор с отцом Яковом, но тут же наткнулась на то, что заставило ее остановиться. И сказал Иуда Онану: войди к жене брата твоего, женись на ней, как деверь, и восстанови семя брату твоему.