Не могу сказать такого о себе. По десять раз наступаю на одни и те же грабли, как «пес, возвращаюсь…»[2] (знаете, куда). И часто ловлю себя на том, что не помешала бы мне узда, «как коню и меску»[3].

Поэтому и сложно было мне приступить к этим запискам.

Для человеческой жизни – десять лет немалый срок.

Тем более в наше стремительное время. А остался ли ты верен хотя бы сам себе? Вот вопрос…

Книга получилась не такой, как первая. Чуть суше. Чуть больше статистики. Может, в ней больше врачебной опытности, «бытности». Предоставляю ее на суд читателя – такого же простого человека, как я.

Поздно вечером, когда прием уже давно закончился, я сижу в своем любимом кабинете и занимаюсь бумажной работой.

Мне надо переписать набело свой старый, истрепавшийся журнал. Паспорт участка, так это называется. Всех инвалидов, всех диспансерных больных, всех многодетных, малоимущих…

Моя поликлиника теперь находится в Москве. Правда, на ее окраине.

По-хорошему, все данные о моем участке мне должен бы был выдать компьютер. Ведь не в каменном веке мы живем. Но полностью программы в компьютере нет, вот и приходится по старинке – переписывать.

Мой стаж работы участковым врачом – больше десяти лет. Из них на этом участке, паспорт которого я сейчас буду переписывать, – шесть лет.

Диспансерный журнал поделен на графы. В них записаны данные детей, страдающих различными заболеваниями, с третьей и выше группами здоровья. Чтобы было понятнее: дети с первой группой здоровья – совершенно здоровы. Таких детей – единицы. Их на участке даже меньше, чем инвалидов. Скорее всего, эти дети не совершенно здоровые, а совершенно недообследованные по разным причинам.

Дети со второй группой имеют функциональные нарушения, и диспансерному учету не подлежат. Таких пока большинство.

С третьей группы начинаются органические нарушения. Все заканчивается пятой. Уже с четвертой группой здоровья ребенок может быть инвалидом. Пятая – тяжелая инвалидность, чаще первичная, изначальная, врожденная.

У меня особый участок. На моем участке купленные квартиры можно пересчитать по пальцам. Квартиры в основном полученные. По отселению, по расселению, инвалидами, многодетными, очередниками.

На моем участке – тридцать восемь детей-инвалидов. В 2006–2007 годах количество их доходило до сорока восьми.

В сущности, инвалидов и тогда было больше, и сейчас. Многие, получив квартиры, уже не продлевают детям инвалидность. Многие – еще не успели ее оформить.

Итак, первая статистика: примерно пятьдесят инвалидов на девятьсот детей, т. е. 5,5 %.

Много это или мало?

По данным министра здравоохранения и социального развития Татьяны Голиковой, на август 2009 года численность детей-инвалидов в России составляет 545 тысяч человек. То есть около 2 % всех детей России.

Из них в Москве живет примерно 30 тысяч детей-инвалидов[4].

Скорее всего, по стране процент этот выше, чем два. Ведь не учитывает статистика тех, у кого опустились руки и отнялись ноги бегать по инстанциям. Не учитывает и тех, кто еще бегает, но никак не может оформить заветной розовой справки. И тех, кто собрал необходимые документы, дошел до комиссии, а инвалидности не получил. Такие тоже бывают. Комиссии нынче строги.

Например, на моем участке не получили инвалидности двое детей с одной почкой (вторая удалена), девочка с оперированной почкой, а также малыш, потерявший пальчик после того, как сунул его в розетку.

Многие мамы просто не в силах проходить комиссию из года в год. Ведь частенько ребенок-инвалид растет в неполной семье, на попечении матери. На моем участке есть такие дети: один с ДЦП, другой – с умственной отсталостью.

Официальная инвалидность у них не оформлена.

По данным Московской Хельсинкской группы, количество детей с ограниченными возможностями в России на 2006 год определялось как 5 % всех детей, то есть оценивалось в 1,5 миллиона[5].

В России нет единой системы учета детей-инвалидов. Поэтому каждый ориентируется на те цифры, которые ему удобны.

Данные по моему участку ближе к последней статистике.

12,2 % детей-инвалидов проживают в учреждениях-интернатах. Остальные – разбросаны по многочисленным врачебным участкам всей страны.

Из всех таких детей в 20 % случаев это психические расстройства, столько же случаев врожденных аномалий. Статистика болезней нервной системы и ДЦП колеблется и составляет от 16 до 35 % всей детской инвалидности.

Здесь данные моего участка со статистикой страны почти совпадают.

Я пишу, и за каждой фамилией возникают лица… Лица детей, лица их матерей. Реже – лица отцов. Когда к ребенку приходит участковый врач, отцы на работе. Или отцов вообще нет.

Редко, очень редко бывает наоборот.

На моем участке лишь один такой случай. Он как раз и относится к психиатрии, к первой странице моего нового журнала.

Здесь записаны дети с двумя типами диагнозов. Первые – с задержкой умственного развития. Вторые – аутисты, страдающие эпилепсией и детской шизофренией.

Я иду по участку около своих домов.

– Здравствуйте, Татьяна Владимировна! – кричит мне кто-то с противоположной стороны улицы.

– Здравствуйте!

Это мама с дочкой пятнадцати лет. Девочка Лена обучается в спецшколе для детей с задержкой умственного развития. Но и программу этой школы девочка усваивает еле-еле, поэтому чаще находится дома, чем в школе.

Добродушное создание. Увидев меня, она действительно радуется. Как я понимаю, радуется тому, что увидела на улице знакомого человека, что может этому человеку что-то прокричать, что этот человек ей отвечает.

Ее мама тоже улыбается. Мама – разумная женщина с высшим образованием. Когда старшей дочери исполнилось двенадцать, решилась на рождение второго ребенка. Сейчас ему уже три. Это нормальная во всех отношениях девочка. Правда, балованная и немного истеричная.

Легко догадаться почему.

Оформляя документы, выписки из истории болезни в разные инстанции, врач обязан задавать родителям вопросы, так или иначе касающиеся их детей, высвечивающие «материальные» причинно-следственные связи, приведшие ребенка к заболеванию.