— Да ладно, — не совсем убедительно сказал я. — Ему перед родоками нашими отвечать. Там еще Мара истерит. Кричит, что без тебя ее домой не пустят.

— Это да, — как-то совсем обреченно вздохнул Чернов и замолчал. Ушел в свою печаль.

Мы сидели как в батискафе, снаружи не доносилось ни одного звука. Внутри дома тоже не было разнообразия — сопел Чернов, булькал губами, чуть поскрипывали доски пола, вздыхала крыша.

Я прислушался. Что-то шуршало. Так крылья бабочки бьются о стекло.

В окне никого не было.

— Все, все, — пробормотал Чернов и всхлипнул.

— Тихо, — пнул я его кулаком в бок.

Шурх-шурх. Быстрое-быстрое движение крыльев.

Пробежал глазами по всем углам. Никого. Выглянул за дверь.

Птичка. Маленькая, желто-зеленая. Она висела на месте и стремительно махала крыльями. Увидев меня, пискнула и рванула в приоткрытую дверь.

— Чернов!

Двоюродный приподнялся. Без подсказки нашел глазами птичку.

— Вставай!

Не знаю, почему я был уверен, что птичка прилетела за нами.

Сделав круг под потолком, птичка устремилась к двери, юркнула в щель, я вышел следом. Комнаты здесь больше не было. Было темно. В этой темноте я налетел на что-то легко грохнувшееся, дико больно ушиб ногу, споткнулся и рухнул руками вперед. Попытался обо что-то упереться, удержаться на ногах. Все вокруг оказалось неустойчивым. Рука врезалась как будто в стенку, и эта стенка подалась, уходя из-под пальцев. Стало светло. Я увидел проеденные гнилью доски, кривые ступеньки крыльца. Потом все это еще и пересчитал ребрами и плечами.

— Выбрались! — выдохнул Чернов. Он стоял на крыльце, весь такой красивый и счастливый. Над его плечом мелькнула птичка.

Дверь резко закрылась.

Хрустнуло.

«Скриииип», — приоткрылась дверь с противным до омерзения звуком.

Останки птички упали на гнилые доски крыльца.

Я отказывался уходить, пока мы не похороним птичку. Мара крутила пальцем у виска, орала, что мы все умрем. Я ковырял землю палкой. Чернов сопел в стороне. Сумерник не вернулся.

Никогда не думал, что копать так тяжело. Видел, как это делает мама на огороде: у нее получалось лихо, в пару движений.

— Потому что лопатой, — прокомментировала Мара. Я ей еще припомню «сдохни!». Она у меня попрыгает.

Лопата тут была ни при чем — я не мог продраться сквозь корни травы. Они сцепились друг с другом настолько крепко и были такие настойчиво прочные, что ничего их поначалу не брало. Я стал рвать эту дурацкую траву руками — до того мне надоело происходящее.

Странное и непонятное творилось кругом, и со временем понятней все это становиться не желало. Книга, навигатор, плутание на одном месте, ночевка в лесу, севшие телефоны. Теперь еще дом. А в нем кто-то, к кому меня звали подойти. Да убейтесь веником, никуда я не пойду. Сейчас похороню того, кто нам помог, и дальше поеду. Мара уверена, что это ведьма. Возможно. Но почему мы? Нарушили какой-то запрет?

Под ноготь больно загнался мелкий камешек.

Черт, надоело!

— Может, лучше сожжем? — предложил Чернов, не спешивший мне помогать. — У древних индейских народов был такой обычай — сжигать тела погибших бойцов.

Я бы что-нибудь в двоюродного запустил, но палка в руках была мне еще нужна.

— Значит, все благодаря ей? Она нас вытащила, — философски изрек двоюродный.

Как только мы вышли, Чернов стал меня утомлять своими рассуждениями. Прямо до кончиков волос пробирал озноб от раздражения.

— А почему она раньше не прилетала?

— Может, и прилетала, только ты тупой, — буркнул я.

Чернов пропустил мои слова мимо ушей.

— Но дверь не я закрыл! — в двадцать пятый раз стал оправдываться Славик.

Я фыркнул. Сколько можно говорить! Не он, не он! Мара поначалу визжала, обвинив брата в убийстве птички. Но я-то видел, что дверь закрылась сама. А вернее — ее закрыли. Специально резко. Чтобы убить.

Земля была сплошь корни. Палка проходила по ним словно гладила, не проникая вглубь.

— Меня вообще рядом не было, я уже на ступеньках стоял, — бормотал Чернов.

— Да, блин, сквозняк это был! Сквозняк! — не выдержал я.

— Это был не сквозняк, — похоронным голосом выдала Мара. — Это ведьма.

Она смотрела мимо всех нас. Вдаль. Я крутанулся. Не удержал равновесие и плюхнулся на мокрую землю. Чуть птичку еще раз не задавил.

Никого в этой дали не было. Плотный ряд темных елок, застывшие серые деревья. А у нас сейчас разве не лето? Куда листва-то делась? Опала с горя?

— Это ведьма промышляет, — повторила Мара и лицо при этом сделала, как будто кирпич жует. — Она нас не выпускает.

Чернов засопел особенно громко. О том, кто и кого не выпускает, он знал хорошо.

— А птичка… — Мара загадочно повела рукой, словно круг над собой начертила. — Мы ее второй раз видим. Помните, в машину попала?

Такое разве забудешь! Торчащие лапки. Птичка, желто-зеленая.

Посмотрел на раздавленную. Похожа. И лапки так же торчат. Быстренько отогнал мысль, что это она же. Не могла она ожить и снова кинуться нас спасать. Нет, это другая птичка. Маленькая. Меньше воробья. С крошечной головкой и тонкой шейкой. Та просто так была. Заблудилась в тумане и не успела увернуться. А эта…

Тоже не успела увернуться. Все сходилось. Хотя тумана тогда не было. И птиц вокруг тоже. Как и сейчас.

— Ну и что? — гундел Чернов. — Тут аномалия. Птиц много, жрать нечего, вот и летают с трудом.

Стоял бы рядом — отвесил бы Славику подзатыльник. Ему бы с таким трудом летать, как эта птичка нас вывела.

— Нет! — торжественно произнесла Мара. — Это птичка-проводник. Она нас хотела вывести, а ведьма ей не дала. И теперь ведьма здесь.

Я еще раз оглянулся. Не было ведьмы. По крайней мере той, что все время виделась мне: в полосатой юбке и рубахе с цветами. Поизучав окрестности, снова принялся копать.

— Никого же не видно, — заметил я вслух.

— Нужно обладать специальным астральным зрением, чтобы ее видеть, — сообщила Мара, и я замер. Не помню, чтобы эта девчонка чем-нибудь сильно ударялась. Или в нее прилетал кирпич? Да и Чернов вроде ее не бил. Чего это с ней?

Видимо, закосы такие у Мары были не впервые, Чернов остался совершенно спокоен. Вот как сидел на ступеньках, так и сидел.

— И чего? — вяло спросил. — Ты ее видишь?

— Нет, — легко призналась Мара. — Он видит.

Угадайте с трех раз, на кого она показала. И даже не столько на меня, сколько на мою отметину.