сразу привело его в себя. Если, как предположил вчера Клейтон, вор приходил за томом и не нашел его, следующее самое логичное место для попытки – университет.

Оуэнс! Я сказал ему, что пойду поесть. Он, должно быть, следил за входом.

Но где он сейчас? Подожди. Закрой глаза. Пусть мысли приходят свободно, не напрягайся, воспоминания сами возникнут на поверхности. Оуэнс упомянул, что снимает номер в «Бишопе», отеле, удобно расположенном вблизи кампуса.

Кинтайр заставил себя успокоиться. Если Оуэнс украл книгу, он захочет от нее избавиться. Навсегда. Но кожа и пергамент плохо горят. Выбросить: слишком велика вероятность, что кто-нибудь заметит и найдет. Оуэнс должен увезти книгу с собой в Лос-Аенжелес, чтобы спокойно уничтожить ее.

Сейчас он, наверно, собирается.

Кинтайр спрятал записки Брюса в ящик стола, а ящик закрыл. Хотя без физического доказательства книги эти записки не имеют смысла. Он быстро прошел по коридору – тем шагом, которым обычно ходит снаружи. Он успокоился и взял себя в руки. Черт побери. Триг прав. В божьем мире нет никакой причины для того, чтобы напрягать мышцы, и то же самое относится к мозгу. Эмоциональная путаница не позволит ему быстрей добраться до «Бишопа».

Но успокоиться было трудно. Кинтайр не занимался дзен-буддизмом или любой другой такой школой, но дорого бы дал за спокойствие, которое они дают.

Он вошел в современное, из красного кирпича здание в нескольких кварталах от Сатер Гейт и спросил о мистере Оуэнсе. Администратор проверил ячейку ключа и сказал:

– О, да, он пришел несколько минут назад.

– Я поднимусь. Он меня ждет, – сказал Кинтайр. Вероятно, это совсем не ложь.

Постучав в дверь писателя, он услышал приглашение войти. На кровати стоял открытый чемодан, и Оуэнс укладывал в него костюм. Еще один чемодан, закрытый, стоял на полу.

Оуэнс поднял голову (стало ли его лицо румяней обычного?) и сказал:

– Привет. Я рад, что вы зашли. Сегодня вечером я уезжаю.

Голос ровный. Может, слишком ровный. Кинтайр закрыл дверь и сказал:

– Мне казалось, вы хотели прийти в мой офис.

– Да, – ответил Оуэнс, – но сначала хотел собраться. – Он порылся в чемодане и извлек плоскую фляжку. – Хотите выпить?

– Нет, – ответил Кинтайр.

Он прислонился к двери, наблюдая. Но увидел только, что Оуэнс стоит почти одетый, лицо у него спокойное. Он укладывает в чемодан льняной костюм, и руки его не дрожат.

– Что привело вас сюда? – спросил писатель.

В ответ Кинтайр спросил:

– Разве не слишком неожиданное стремление уехать?

– Мм, да, я принял такое решение несколько минут назад. Но ведь у меня больше нет причин оставаться здесь.

– Убийство Ломбарди.

Оуэнс покачал головой.

– Бедняга. Но что я могу сделать? Заверяю вас, полиция не просила меня оставаться в городе.

Он посмотрел на Кинтайра, улыбнулся и продолжал:

– Почему бы вам не присесть и не поговорить со мной? Я в основном свободен до прихода Клейтона. Он сказал, что придет сюда.

– Клейтон. А что… – Кинтайр медленно пошел к стулу, на который указал Оуэнс. Он продолжал бессодержательно говорить. – Я думал, Клейтон в Городе. Он мне сказал вчера за ланчем, что отправляется туда и в ближайшем будущем не собирается появляться по эту сторону залива.

– Правда? Я позвонил ему в «Фэйрхилл», как раз перед вашим приходом. Он был в своем номере.

Кинтайр сел.

– Что вы от него хотели?

– Я хотел сделать ему предложение насчет «Книги ведьм».

– Что!

– Спокойней! – посоветовал Оуэнс. – Ведь книга не принадлежит вам.

Кинтайр застыл от усилий не наброситься на Оуэнса. Наконец он смог сказать:

– Наверно, вы и меня хотели поэтому видеть. Чтобы предложить взятку, от которой отказался Брюс.

– Вижу, вы представляете себе искаженную версию. – Оуэнс говорил уверенно. – Да, предложение было бы аналогичное. Я не против споров о Борджиа, но вы, люди, живущие в научном мире грез, не понимаете, что остальным приходится зарабатывать на жизнь. У меня сейчас нет времени заниматься мелочами, и вообще в жизни есть гораздо более важные вещи. Я попросил Ломбарди отсрочить спор. Не лгать, только немного подождать. Ведь есть многое другое, о чем можно писать, кроме этой книги. Ему совсем не обязательно было поднимать проблему Борджиа. Может, через пять или десять лет…

– Поскольку вы сами подняли эту «проблему Борджиа», как вы ее называете, – ответил Кинтайр, – у нас, живущих в мире грез, не было выхода. Если мы видим ошибку, мы должны ее поправить. За что, по-вашему, нам платят?

– Известность, – ответил Оуэнс. – Гордость. Ритуальный поклон прошлому.

Он достал серебряный портсигар, извлек из него длинную сигарету и постучал по ней ногтем большого пальца.

– Вы называете себя реалистом, – сказал он. – Тогда почему вы не признаете факты? Бремя учености, доказательств, асимптотическое приближение к истине – все это мертво. Исчезло вместе с обществом аристократов. Наш век пролетарский. – Он зажег сигарету. Его тренированный голос лектора продолжал звучать равномерно, вежливо, с легким оттенком печали. – Тот, кто танцует, должен платить музыканту, но тот, кто платит музыканту, выбирает мотив. Поскольку сегодня платят тупицы, чего еще можно ожидать, кроме марша тупости? Когда-нибудь вас уволят во имя правительственной экономии. Я продержусь немного дольше, потому что я слежу за уровнем глупости и приноравливаю к нему каждую свою следующую книгу, но рано или поздно публике станет трудно читать и мои книги. Тогда я буду жить на инвестициях и, может быть, даже вернусь к честной науке. Но не сейчас. Сейчас я должен выжить.

Кинтайр, увлекшийся помимо собственного желания, медленно сказал:

– Конечно, это век здравого смысла. Но что позволяет вам думать, что он продлится настолько долго, что вы сможете воспользоваться своими инвестициями? Это ведь еще и так называемый атомный век.

Оуэнс приподнял плечи и изящно опустил их.

– Откуда мне знать, что завтра я не попаду под машину? Нужно оценивать ситуацию и действовать по вероятностям.

Кинтайр наклонился вперед.

– Все вероятности к худшему, – сказал он. – Всякий, кто утверждает, что люди, собравшиеся в одном помещении, вооруженные гранатами и ненавидящие друг друга, будут вечно вести себя разумно, минует, насвистывая, кладбища десятка предыдущих цивилизаций. Но я верю, что наука, строгое мышление – это фактор, способствующий выживанию. И именно наука сделает сто́ящим культурное возрождение. Поэтому я не перестану стараться. Я не зря это делаю.

Он встал; не выше Оуэнса, но широкоплечий, и мышцы движутся гладко и уверенно.

– Поэтому верните мне рукопись, – закончил он.

Противник продолжал слегка улыбаться, но он услышал. Кинтайр увидел, как у него заблестели щеки и лоб. Зрачки, смотревшие на него, расширились и превратились в два темных бассейна.

– О чем вы говорите? – резко спросил Оуэнс.

– Вы