скажет ни слова. – Всё произошло, как ты говоришь. Иначе и быть не могло.

– Я верю вам, мэр Лонгсайт, – говорит Минноу. – Верьте себе и вы. Новое учение дано вам предками. Сомнений нет.

– Но пустые… – вздыхает Лонгсайт. – Наши люди всегда хотели их уничтожить, мечтали о победе.

– Победа обязательно будет, только другая. Не падайте духом.

Лонгсайт долго молчит, а потом отвечает совсем другим – холодным тоном:

– Я и не собираюсь падать духом, Минноу. В себе я уверен, просто тревожусь о людях.

– Понимаю.

Минноу откашливается.

Мел берёт меня за руку и стремительно ведёт обратно в свой кабинет. И, даже захлопнув дверь, отгородившись от любой опасности, мы не обсуждаем то, что услышали.

Мы прячем этот странный разговор в дальний уголок памяти. На потом. Когда-нибудь мы поймём, что всё это значило.

Вот только боюсь, что к тому времени будет слишком поздно.

Глава двадцатая

Спустя ровно неделю с того дня, когда мэр Лонгсайт получил метку вместо виновного горожанина, люди снова собрались на площади. Мне опять велели выйти на улицу. По коридорам мы идём вшестером – Мел, Обель и я, слева и справа – стражи, впереди – Карл Новак. В этот раз он на меня не смотрит.

Вот перед нами дверь на улицу, за ней – проход к местам за сценой, и вдруг Джек Минноу до боли стискивает мне локоть.

– Предупреждаю, – шипит он. – Если тебе вдруг захочется выкинуть какую-нибудь глупость, вспомни о своей маленькой пустой подружке. Делай то, что велено, Флинт. И больше ничего. – Впившись напоследок острыми ногтями мне в кожу, он выпускает мою руку.

В ожидании представления я замираю неподалёку от сцены. После слов Минноу мне не по себе.

Сегодня толпа настроена благожелательнее, чем всегда. Люди восхищены добротой мэра к преступнику по имени Филипп Ноулз. Быть может, каждый втихомолку надеется, что однажды повезёт и ему.

Мэр заставляет сограждан ждать, медлит за кулисами. День выдался жаркий и душный, отчего мухи летают медленно, гудят сонно, а люди теряют терпение. Множество голосов сливается в общий гул, люди выкрикивают имя мэра, будто совершая магический ритуал. И когда мне кажется, что толпа вот-вот окончательно потеряет разум, взорвётся или расплавится от жары, ожиданий и избытка чувств, из кулис доносится слабый звук – на площади тут же воцаряется тишина.

Стоит мэру показаться на сцене и сделать шаг к подданным, как воздух снова наполняется приветственными криками. Лонгсайт ждёт, он упивается преклонением. Мэр простирает руки, и шёлковые рукава длинной накидки соскальзывают к плечам. Лонгсайт будто греется в лучах восхищения. Никогда прежде он не был так любим жителями Сейнтстоуна. А с любовью подданных приходит и власть.

– Как вы добры ко мне, – произносит мэр. – Я знаю, вы многим пожертвовали, чтобы прийти сюда: закрыли магазины и прилавки на рынке, выключили станки и отменили собрания. Даже школы закрылись раньше обычного.

Последнее замечание мэра встречает особенно радостными воплями группа ребятишек у самой сцены. Взрослые понимающе улыбаются: пусть малыши порадуются, не каждый день такое везение, ведь их отпустили с уроков.

– Поверьте, я не просто так собрал вас здесь. О нет, я хочу, чтобы вы сами увидели нечто поистине удивительное. Сегодня, сейчас, этим утром, случилось чудо. Да, ещё одно! Скоро мы привыкнем к чудесам.

Губы мэра изгибаются в загадочной улыбке – он явно знает больше, чем говорит.

«Чудеса не должны случаться каждый день, – проносится у меня в голове. – В этом-то их главное свойство».

Лонгсайт выбирает в толпе женщину, стоящую у самой сцены, – у неё тёмные волосы и блестящие от восхищения глаза, она неотрывно смотрит на мэра.

– Поднимитесь на сцену, – приглашает её Лонгсайт.

Женщина удивлённо приподнимает брови и направляет на себя указательный палец, будто спрашивая: «Это вы мне? Точно?» Лонгсайт кивает ей в ответ и приглашает ещё нескольких зрителей:

– И вы поднимайтесь… И вы… И вы тоже…

Толпа возбуждённо гудит, охранники помогают улыбающимся, раскрасневшимся горожанам подняться на сцену. Люди останавливаются поодаль, удивлённо переглядываются, не веря своему счастью. Их выбрали! Но зачем? На сцене появляется Джек Минноу – он здесь как телохранитель или помощник? С непроницаемым видом Минноу застывает рядом с мэром.

– Всего неделю назад вы видели, как мне поставили знак, – продолжает мэр. – Видели собственными глазами. Я по своей воле подставил руку под иглу чернильщика, чтобы избавить от наказания нашего дорогого Филиппа.

Мэр знает, как привести толпу в волнение: повсюду уже хлопают в ладоши, топают и громогласно возносят хвалу.

Вытянув правую руку, Лонгсайт просит тишины.

– Я не заслуживаю такой овации, – тихо произносит он. – Я всего лишь подчинился приказу. Откликнулся на зов. Когда я вкушал пищу за столом смерти, предки сказали мне, как поступить.

Мне на плечи тяжким грузом опускается недоверие. Бросив взгляд на Мел, я вижу, что и её слова мэра не убедили.

Надо быть осторожнее.

– Сегодня утром я проснулся и понял, что видел самый прекрасный сон в жизни, – вещает мэр. – Мне снился водопад. Стоит закрыть глаза, и я снова слышу шум и рёв воды. Во сне я сбросил накидку… – Мэр развязывает пояс просторного одеяния. – И сделал шаг – ледяная вода обожгла мои нагие ступни. Однако я не остановился, не испугался холода. – Накидка распахивается, и мэр стряхивает одеяние с плеч и придерживает на локтях. Всем видна его открытая грудь, он дышит глубоко и ровно. Делает шаг вперёд. – Во сне я вошёл в бурный поток. – Накидка падает на сцену. – И вода смыла мой грех.

Лонгсайт молча проходит по краю сцены. Его тело говорит само за себя.

Метка, которую выбил чернильщик Обель на руке Лонгсайта, исчезла.

Все видят левую руку мэра – кожа на ней чистая, нетронутая. Лонгсайт приближается к четверым свидетелям, вызванным на сцену. Они потрясённо уставились на мэра, судя по всему, не отказались бы съёжиться в уголке, однако Лонгсайт заставляет каждого из них внимательно разглядеть руку. И они смотрят, им даже разрешается коснуться мэра. Меня вдруг пронзает воспоминание: я в кабинете мэра, касаюсь кончиками пальцев шрама на его коже. Мне никак не опровергнуть того чуда, и этого я отрицать тоже не могу.

Мэр сейчас совсем близко, я хорошо вижу его руку. На коже нет метки, нет следов от сведённой татуировки – нет ни царапины. Кожа чистая, смуглая. Как будто тело впитало чернила татуировки и оставило поверхность гладкой и чистой.

Я ищу взглядом Обеля. Он-то должен знать, как это произошло. Однако чернильщика нигде не видно. Когда напряжение сгущается в воздухе до того, что