вода вырывала затычки. От судна стали отламываться куски, все оказались по пояс в воде, голые и потерянные. Перед Лео Греем очутилась Эрна. Он обнял ее и захлебнулся в мокрых волнах ее волос. Вода все прибывала. Он поцеловал ее, она вырвалась и сказала:

— Дело плохо. Надо самим залезть в дыры и заткнуть их телами.

Она кликнула остальных, все метнулись к бортам.

— Как лучше, головой внутрь или наружу? — спросил Лео.

Эрна ладонью закрыла ему рот, он высвободился и сказал:

— Нет, серьезно.

Она пошла прочь по воде, к борту.

— Сначала надо узнать, куда мы идем, а потом уж я буду спасать корабль, — крикнул Лео ей вдогонку.

Он выбрался по трапу на палубу, всю залитую искристо-солнечной, смарагдовой водой, там стояла команда, у каждого был бинокль, все следили за горизонтом. Понурый капитан сидел в рубке.

— Куда мы идем? — крикнул Лео.

— Сейчас узнаем, — сказал капитан. — Сами видите, мы ищем землю. Только мы медленно продвигаемся.

— А ветер попутный, — сказал Лео.

— Люди устали, — сказал капитан. — Не ветер, а звук наполняет паруса. Глядите.

Лео поднял глаза на мачты и увидел там матросов, они изо всех сил орали в микрофоны.

— Дело дрянь, — сказал капитан. — Трудно нам, когда на море так тихо.

— Эрна, — крикнул Лео и спустился в темный трюм, где вода плескалась уже у шеи. — Эрна.

Лиц он не различал. Прибывала вода. Ноги оторвались от пола, и стало совсем легко, будто из песочных часов утекла последняя песчинка.

Потом ему снилось, как он вынырнул вдруг среди желтых известковых развалин. На мили крутом тяжело громадились каменные глыбы. На улицах ржавели останки сожженных машин. Лишь башенные часы уцелели, они шли, он проверил время на своих, ручных, вынул фотоаппарат и снял башню. Тотчас в нее попал артиллерийский снаряд, башня треснула, все линии изломились, заломились, будто к небу воздетые руки, и тотчас упали, и встало облако пыли. Оно жадно всасывало воздух, раздувалось и застилало белый свет и город. Он стоял и смотрел на облако, оно вздувалось, взбухало; ему сдавило виски, и очнулся он лишь тогда, когда пыль стала оседать, и он испугался, как бы ему не ослепнуть. Когда туча истаяла до тла, оказалось, что башни нет и в помине.

Тогда-то и вышел на улицу полк солдат. Он хотел сфотографировать солдат, но они разбежались, попрятались за грудами гравия и оттуда целились в него. Он отпрянул в дом, под защиту толстых стен, и тотчас заметил, что в спину ему направлено орудийное дуло. Он поднял руки вверх. Его обыскали, вывернули карманы, заставили отвернуть обшлага брюк. Фотоаппарат отняли, а его препроводили в штаб, расположившийся в развалинах книжного киоска с колоннами. Под строгой стражей его поставили перед кафедрой. Вышел капитан, прочел приговор. Он находился на линии фронта с фотоаппаратом, это преступление. Лео возразил, что ведь фотоаппарат еще не оружие. Капитан ответил, что лучше уж палящее ружье, чем фотоаппарат. Их щупают жадные глаза. Со всех крыш направлены на них бинокли. Из машин их снимают на киноленту. Вертолеты взвиваются в небо для так называемых аэросъемок.

Поймав на месте преступления, всех нарушителей такого рода расстреливают.

Лео не дали времени оправдаться. Его вывели на улицу. Поставили перед карательным отрядом. Отдали приказ. Голова его разорвалась. И обратилась в большой карманный фонарь или прожектор.

Лео стоял в бетонированном проходе, сводчато расширяющемся в зал, где с пола до потолка штабелями лежали трупы; у одних ноги были белые, у других черные.

Он громко крикнул, но крик никуда не шел, застревал в вязком воздухе. Пройдя несколько шагов, он догнал свои слова, все они оставались с ним. Их приходилось тащить с собой. Они делались все тяжелее. Он не мог схватиться за голову: ее не было. Свет тоже шел только до определенного места, дальше стлалась кромешная тьма. Он пробирался вперед по лучу, и вдруг свет прянул прочь от зеркала, и Лео отшвырнуло обратно. Он силился и не мог вспомнить какие-то слова. Он повернулся, пошел вспять и так шел, пока снова не наткнулся на слепящий сноп, означавший новую границу его возможностей. Зажатое двумя лучами, теснилось пространство. Лучи сближались. Надо было выбрать один и через него прорваться.

Он сосредоточился и побежал что было сил. Все загудело, будто от удара по хрусталю. Страшная боль прошила его правый бок, он упал и лежал на бетонном полу, изнывая от страха. Далеко где-то слышались голоса, там будто прыгали через веревочку. Он схватился за голову, она была на месте. Тьму рассек луч, он падал сквозь решетку сточной ямы. Лео поднялся и отчаянно потянулся к решетке. Чья-то рука сверху схватила его руку.

Потом ему снилось, что он стоит на широкой равнине. Вдаль, в темноту черного домика, убегал канат. В домике стоял канатчик.

Голос с неба взывал: «Иди вспять!», но Лео стоял как вкопанный и думал, что ничего, каната еще хватит.

И тут из каната вдруг выступили все его прямые предки по мужской линии, от самого неолита, когда еще они пришли с Дона, человек всего 125 или 150, в возрасте от 25 до 30 лет, и все на индоевропейских своих наречиях спрашивали его, неужто он думает, что можно просто так взять и кончиться. Выйдя из каната, они грозным строем надвигались на него.

Он заметил, что особенно горячились последние десять-двадцать поколений, а чем дальше в века, тем они делались спокойней. Древнейший же предок, стоя в сторонке, озирал равнину, на которой паслись приземистые кони; их гривами играл ветер. Все до горизонта вдруг заслонили ели. Солнечные лучи ударяли почти отвесно, били по твердому изо всех сил, падали, как удары гонга.

— Неужели нам не влезть в будущее, — кричал предок из второй половины семнадцатого века, — тебя-то мы втащили в твое «вспять»! Не знаешь ты разве, что человек лишь отрезок каната?

— Что такое будущее? — спросил Лео, глянул вниз, вдоль рядов, и обернулся к своему отцу, который стоял рядом. Тот схватился за грудь, вынул оттуда сердце на золотой цепочке, поднес к уху и сказал:

— Пора.

— Что такое будущее? — кричал Лео.

— Ступай вспять, — кричал почтенный предок из семнадцатого века, — и все будет так, как прежде, но канат станет длинней, в этом-то все и дело.

Канатчик вышел из своего домика, и все к нему обернулись, а он вынул изо рта кусок колбасы. Лицо у него было веселое.

— Лео, — сказал он. — Скоро нам пропадать, через несколько дней нам пропадать. Это канат не простой, это канат от океанского теплохода, он скрепит