— Да, и людям она нравится, — сказала Поппи. — Я уже получила три заказа от клиентов.

— Заказы на что? На то, чтобы ты ее убрала? — улыбнулась Элизабет.

Они внимательно рассматривали ширму, скрестив руки на груди и наклонив головы набок, как будто изучали в музее произведение искусства. Кресло тем временем продолжало крутиться.

Внезапно оно подпрыгнуло, и ширма, стоявшая рядом со столом Поппи, с грохотом упала. Женщины шарахнулись в сторону. Кресло начало замедлять ход и наконец остановилось.

Поппи прижала ладонь ко рту.

— Это знак, — прошептала она.

На другом конце комнаты обычно молчавшая Бекка громко захохотала.

Элизабет и Поппи ошеломленно посмотрели друг на друга.

— Ммм, — все, что смогла сказать Элизабет, потом она медленно повернулась и ушла к себе в кабинет.

Айвен прыгнул с раскрутившегося кресла на какой-то непонятный предмет, упал вместе с ним и теперь лежал на полу, обхватив голову руками и дожидаясь, пока комната перестанет кружиться у него перед глазами. Голова болела, и он пришел к выводу, что вертеться на кресле теперь, пожалуй, не самое любимое его занятие. Словно сквозь туман, он видел, как Элизабет вошла в свой кабинет и толкнула ногой дверь. Быстро вскочив, он бросился за ней и сумел протиснуться в щель, до того как дверь захлопнулась. Сегодня ей не удастся нигде его запреть.

Айвен сел в обычное (не вертящееся) кресло у стола Элизабет и стал рассматривать ее кабинет. Ему показалось, что он сидит в кабинете директора школы в ожидании выговора. Атмосфера здесь была именно такая: тихая и напряженная, и даже пахло так же, если не считать запаха духов Элизабет, которые так ему нравились. Со своими прежними лучшими друзьями он побывал в нескольких директорских кабинетах и знал, что это такое. Вообще-то им не полагалось ходить с лучшими друзьями в школу. В этом не было никакой необходимости, кроме того, дети из-за них порой попадали в неприятные ситуации, и родителей потом вызывали в школу. Поэтому они слонялись поблизости в ожидании перемены. И даже если ребенок не играл с ними во дворе, он все равно знал, что лучший друг рядом, и чувствовал себя увереннее, играя с другими детьми. Это правило возникло как результат многолетних исследований, однако Айвен игнорировал накопленные факты и статистические выкладки. Если его лучший друг нуждался в нем в школе, Айвен был там с ним, невзирая ни на какие правила.

Элизабет, одетая в строгий черный костюм, сидела за большим стеклянным столом в огромном кожаном кресле. Насколько он успел понять, ничего другого она не носила. Черный, коричневый и серый. Так сдержанно и так безумно скучно, скучно, скучно. Безупречно чистый, сверкающий стол выглядел так, как будто только что доставлен из магазина. На нем не было ничего, кроме компьютера, толстого черного ежедневника и работы, над которой склонилась Элизабет, — как показалось Айвену, она перебирала скучные квадратики каких-то тканей. Все остальное было убрано в черные шкафы. На стенах висели в рамках фотографии комнат, оформленных фирмой Элизабет. Как и в ее доме, в кабинете отсутствовали какие-либо проявления индивидуальности. Черный, белый, стекло — больше ничего. Как на космическом корабле. В кабинете директора космического корабля.

Айвен зевнул. Она действительно оказалась йынчуксом. Ни одной фотографии семьи или друзей, никаких сидящих на мониторе симпатичных игрушек, не было видно даже рисунка, который Люк нарисовал для нее в выходные. Она сказала, что повесит его у себя в кабинете. Интерес представляла только стоявшая на подоконнике коллекция чашек из кафе «У Джо». Он подумал, что Джо это не понравилось бы.

Он наклонился вперед, поставил локти на стол и придвинулся совсем близко к ней. На лице у нее отражалась крайняя сосредоточенность, лоб был совершенно гладким, без обычных складок. Ее блестящие губы, которые, как казалось Айвену, пахли клубникой, тихо сжимались и разжимались. Она напевала про себя.

И тогда его мнение о ней опять изменилось. Она больше не была той строгой директрисой, какой он видел ее на людях, она стала тихой, спокойной и безмятежной, не такой, как в те моменты, когда думала о чем-то в одиночестве. Он решил, что ее просто вдруг отпустила тревога. Понаблюдав за ней какое-то время, Айвен взглянул на лист бумаги, над которым она работала. Держа в руке коричневый карандаш, она раскрашивала эскиз спальни.

У Айвена загорелись глаза. Раскрашивание было его самым любимым занятием. Он поднялся с кресла и встал у нее за спиной посмотреть, что она делает и удается ли ей не вылезать за края. Элизабет оказалась левшой. Он склонился над ее плечом и, чтобы удержать равновесие, оперся рукой на стол рядом с ней. Расстояние было совсем небольшим, и он ощущал исходивший от ее волос запах кокоса. Он глубоко вздохнул и почувствовал, как ее волосы защекотали ему нос.

Элизабет на мгновение прекратила раскрашивать, закрыла глаза, откинула голову назад, расправила плечи и нежно улыбнулась самой себе. Айвен сделал то же самое и, почувствовав, как щекой прикоснулся к ее лицу, весь задрожал. Ощущение было какое-то странное, но приятно странное. Похожее на то, которое он испытывал, когда его кто-нибудь крепко обнимал, а обниматься он любил больше всего. У него слегка закружилась голова, но не так, как после катания на кресле. Гораздо приятнее. Он еще несколько минут наслаждался этим ощущением, пока, наконец, в один и тот же момент они оба не открыли глаза и не посмотрели на эскиз. Ее рука потянулась к коричневому карандашу как бы в сомнении, брать его или нет.

Айвен тихо застонал.

— Элизабет, не надо больше коричневого. Давай же, выбери какой-нибудь яркий цвет, например вот этот салатовый, — прошептал он ей в ухо, прекрасно понимая, что она его не слышит.

Ее пальцы застыли над карандашом, словно их удержала какая-то магнетическая сила. Она медленно перенесла руку от шоколадно-коричневого карандаша к салатовому и, чуть заметно улыбнувшись, словно удивляясь собственному выбору, осторожно взяла карандаш, как будто делала это впервые в жизни. Она начала медленно заштриховывать разбросанные по кровати подушки и кисти на перевязях штор, потом перешла к предметам покрупнее, таким, как покрывало в ногах кровати, и, наконец, к кушетке, стоявшей в углу комнаты.

— Так гораздо лучше, — прошептал Айвен, испытывая чувство гордости.

Элизабет улыбнулась, закрыла глаза и стала глубоко и медленно дышать.

Внезапно раздался стук в дверь.

— Можно войти? — пропела Поппи.

Ресницы Элизабет взметнулись, и она выронила преступно яркий карандаш, как будто он был каким-то опасным оружием.

— Да! — крикнула она и, откидываясь в кресле, слегка задела плечом Айвена. Элизабет посмотрела вокруг, недоуменно тронула рукой плечо и обернулась навстречу Поппи, влетевшей в комнату с сияющим видом.

— Ура, Бекка сказала, что люди из любовной гостиницы готовы встретиться с тобой еще раз. — Слова сливались друг с другом, как будто она пела песню.

Айвен присел на подоконник рядом со столом Элизабет и вытянул ноги. Они с ней одновременно сложили руки на груди. Айвен улыбнулся.