Осторожно повернув голову, она увидела перед собой переплетающееся месиво из тяжелых ботинок и старых раздолбанных кроссовок, и одни из ботинок вдруг ткнулись в них с Алишером, и кто-то перелетел через эту живую преграду, глухо шлепнувшись в траву газона. Потом кроссовочная и ботиночная суета успокоилась, и перед ее лицом оказались только кроссовки, и твердая рука легла ей на плечо. Мужской голос прошелестел сверху:

– Вставай, девочка… Не бойся, бритоголовые ушли. Пойдем скорее отсюда, они вернуться могут!

Последнее обстоятельство заставило ее разомкнуть на Алишеровом, а может, и на Шуриковом пузе руки – они уже ничего толком не чувствовали. Кто-то подхватил ее за локти, легко поднял на ноги, и ей, наконец, удалось взглянуть в лица своих спасителей. Ей-богу, это были таджики! Отмеченные вечным загаром родные лица, черные глаза, черные брови, специфический разрез глаз, азиатские высокие скулы и неприхотливая простецкая улыбка. Нет, но так не бывает… Как же они осмелились? Здесь, в чужом городе, ввязались в драку со скинхедами?.. Такого просто по определению быть не могло!

– Мальчик, вставай! – поднял с асфальта Алишера второй спаситель, принялся отряхивать въевшуюся в джинсовый костюмчик грязь. И без того мелко дрожащий Шурик напрягся, грозно тявкнул, и слегка ухватил спасителя за палец, и тут же заскулил виновато, будто извиняясь за свою нервную несдержанность.

– С тобой все в порядке? Тебя не задело? Нигде не болит? – сунулась к сыну Диля, но тут же и осеклась, увидев, как напряглось непролитыми слезами мальчишечье личико, как из последних сил оно крепится, чтобы не выпустить слабые немужские слезы на волю. Улыбнувшись через силу, она протянула руки, возложила их сыну на плечи и совершенно серьезно, стараясь придать голосу побольше материнского тщеславия, произнесла: – Молодец, сын! Молодец, не отдал Шурика! Я горжусь тобой, честное слово! – И, обращаясь уже к двум спасителям, которые смотрели на этот пафос несколько недоуменно, добавила: – Представляете, мой сын двоих скинхедов не испугался! Они собирались собачку у нас забрать, а он не отдал…

– Ай, молодец! – расплылся в улыбке небритыми щеками один из спасителей и чуть сдвинул со лба засаленную черную шапочку. – Настоящий мужчина будешь, значит!

– А вы тоже молодцы… Спасибо вам, ребята! Тоже их не испугались, заступились за нас! Спасибо!

– Да вообще-то это не настоящие скинхеды были… – скромно выступил из-за спины небритого и в шапочке тот, который был помоложе, – эти под скинхедов просто косят, больше на словах, чем на деле. А от настоящих просто так не уйдешь, они стаями ходят, как шакалы. Илхома один раз так изувечили – три месяца в больнице лежал.

– Это я – Илхом, – представился тот, что в шапочке. И, показав рукой на другого спасителя, уточнил: – А это брат мой, Сафар. Он недавно из Душанбе приехал.

– Так и мы три дня всего здесь живем… Тоже из Душанбе приехали… – тихо проговорила Диля и поморщилась от боли в боку. – Хотели вот погулять, город посмотреть…

– О! Так вы, значит, наши! Ты таджичка, да? Точик? Значит, мы за своих заступились?

Диля помолчала секунду, потом уверенно подтвердила:

– Выходит, что так… За своих… Я таджичка, да.

Не захотелось ей почему-то рассказывать этим ребятам про свою русскую половину. Черт его знает почему. Что-то щелкнуло в голове, повернулось в другую сторону. А может, просто обыкновенного сочувствия захотелось, искреннего участия от братского, с неба свалившегося незатейливого землячества.

– Ой, точик, дорогая, какая же ты грязная… Ай-ай, как домой пойдешь? – сочувственно по-цокал языком Сафар, оглядывая Дилю. – Штаны вон сзади порвала, ногу голышом видно… Далеко живешь, точик?

– Далеко. Но это ничего, я машину поймаю.

– Зачем машину? – встрял в разговор Илхом, тот, который был в шапочке. – Я здесь недалеко квартиру снимаю, пойдем к нам. Жена моя тебе штаны зашьет, одежду почистит. У меня хорошая жена, три месяца назад из Душанбе приехала. Зебе ее зовут.

– Ой, да неудобно… – слабо махнула рукой Диля.

На самом деле ей очень хотелось пойти. Конечно же. Хотелось, чтоб кто-то похлопотал над ней, пожалел, поохал и чтоб неведомая Зебе приняла ее по-свойски, пошепталась о своем, о пустяковом, о женском. Душа внутри прямо-таки на дыбы встала, затребовала срочного выхода из напряжения, и она, враз одумавшись, быстро проговорила, трогая рукой прореху на штанах, образовавшуюся в самом что ни на есть неприличном месте, прямо под ягодицами:

– А сильно сзади порвано, да? И штаны грязные, наверно? Меня и в машину-то, пожалуй, никто в таком виде не посадит…

– Пойдем! – решительно мотнул головой Илхом. – Это рядом, с той стороны плотинки.

Обняв за плечи Алишера, он двинулся вперед, оглянулся, улыбнулся ей ободряюще. Прихрамывая, она пристроилась рядом, пошла, морщась от боли в боку.

– А ты, значит, давно здесь живешь, Илхом? Раз квартиру снимаешь, жену выписал…

– Да. Давно живу. Шесть лет уже. Еще год осталось.

– Почему – год?

– Ну, еще год поработать, и можно уже дом начинать в Душанбе строить… У меня уже и участок есть. Матери дали, как заслуженному учителю.

– Да все так говорят – дом, дом… – тихо перебил его Сафар. – Пока ты здесь на дом зарабатываешь, цены на стройматериалы в Душанбе втрое вырастут.

– Я заработаю! Я все равно построю! – быстро и резко обернулся к нему Илхом, и Диле показалось, что разговор этот меж братьями – тема давняя и болезненная и лучше благополучно свернуть от нее в сторону.

– Ребята, а как тут… вообще? Трудно тут жить?

– Да как тебе сказать… Это от многого зависит. Как повезет. Если к своим попадешь, к душанбинцам, то ничего еще. У нас на стройке все душанбинцы. А уж если с подрядчиком повезет и честным окажется – это вообще большая удача. А вообще, к здешней жизни долго привыкать надо. К тому, как к тебе относятся.

– А как относятся?

– Ну что тебе сказать… Если свое самолюбие спрятать куда подальше, то ничего еще, жить можно. Мы же ни на что не претендуем, делаем черную работу, на которую местные не идут. А на остальное глаза закрыть можно.

– Ага. Конечно, можно, – тихо, но зло проговорил Сафар. – Те же скинхеды нас постоянно бьют, а суды потом это простым хулиганством называют. Помнишь, какой процесс был, когда убийц таджикской девочки оправдали?

– Да помню, помню… – поморщившись, отмахнулся от него Илхом. – Чужая страна чужих не защищает, это понятно. Россия – большая, но она вроде мачехи, пришлых со стороны не жалует. Да это и правильно, наверное.

– Да почему – правильно? – снова резко возразил Сафар. – Почему правильно, брат? Возьми вот Америку, например! Там гораздо лучше к мигрантам относятся!

– Да откуда ты знаешь про Америку? Выдумал себе – Америка…

– Я знаю, я читал!

– Ну так и поезжай в свою Америку, если такой умный. Там тоже, между прочим, работать надо. Какая разница, где работать? Если ты приехал свои руки продавать, а не наркотики… Нет, мне никакая Америка не нужна. Я здесь привык. Хотя иногда очень, очень обидно бывает, когда на тебя как на черного рабочего осла смотрят… Понимаешь, мы тут для них все на одно лицо, будто из Средневековья выпавшие. А у меня, между прочим, дед за Москву в Великую Отечественную воевал, родители высшее образование имеют, я сам хотел учиться, да женился рано… Теперь мне Зебе пятерых родила, надо дом строить.