Ричард не стал настаивать, ведь он тоже не договаривал, и ему было, что от неё скрывать. Но сейчас настало самое время перейти в контрнаступление, воспользовавшись временным замешательством Мэри-Энн. Не слишком-то благородно? Возможно. С этим он и не спорил. Репортёрский азарт и издержки профессии автоматически делали своё дело.

– Так что это было тогда?

– Не знаю, я потом не вспоминала об этом случае. И не задумывалась специально о странностях той китайской рукописи. Тем более, старик впоследствии с подобными просьбами ко мне не обращался.

«Напугал. Закрылась, – с досадой подумал Ричард. – И дёрнул чёрт меня спросить об источниках получения информации. Опростоволосился как мальчишка. Это же азбучная репортёрская истина». Как любил говаривать его американский шеф, сморкаясь в свой клетчатый носовой платок: «Не спрашивай у знакомого хорька, откуда он кур таскает, так он и тебе парочку принесёт».

Видимо, придётся приоткрыть карты самому.

– А я думаю, что она написана сразу на нескольких языках, – Ричард небрежно сдвинул на затылок свою любимую шляпу и произнёс эти слова куда-то в небо, глядя на яркие тропические звёзды, тем самым стараясь придать себе максимально беспечный вид.

Уловка сработала, Мэри-Энн заглотила наживку.

– Как это на нескольких? – она даже непроизвольно придвинулась к нему поближе.

– Ну, представь себе канат, – Ричард закинул ногу на ногу по-американски.

– Канат?

– Да, тот, который моряки любят перетягивать, – пояснил корреспондент. – Так вот, канат состоит из переплетения десятков или даже сотен тонких нитей. Каждая нить вроде, сама по себе имеет своё начало и свой конец, а все вместе они образуют толстенный канат.

– Кажется, я поняла, что ты хочешь сказать, – медленно выговорила девушка. – Выходит, что каждая нить – это отдельный язык?

– Может, язык, а может, какие-то древние диалекты одного языка, – уточнил Ричард. – Не мог же Линь Юйтан знать все древнекитайские иероглифы!

– Значит, ты думаешь, что это какой-то старинный манускрипт?

– Возможно, почему нет?

Корреспонденту вдруг пришла в голову ещё одна безумная версия, которая сама непроизвольно сорвалась с его языка, как капелька вечерней росы вдруг срывается с листьев эвкалипта, не в силах больше томиться под собственной тяжестью.

– А может быть, эту рукопись вообще писали разные люди и в разные времена!

Он видел, как заблестели глаза и округлились чётко очерченные, чувственные губы Мэри-Энн. Девушке, похоже, нравилась вся эта закручивающаяся вокруг неё, как тайфун китайская головоломка. Она, должно быть, чувствовала себя, находящейся в самом эпицентре таинственного вихря, и испытывала теперь что-то сродни предгрозовому восторгу. Только вот, не перегнул ли он палку? Не вызвал ли ненароком чрезмерного интереса к Самоучителю, который может толкнуть её на какие-то поспешные и необдуманные поступки. Ричард кожей чувствовал, что всё это небезопасно.

– Ладно, что уж теперь, мы всё равно не узнаем, чем это было на самом деле, – его вздох сожаления получился несколько наигранным. Корреспондент, как мог, пытался охладить им же подогретый интерес Мэри-Энн к рукописи.

– Почему не узнаем? – с неожиданной уверенностью в голосе возразила она. – Может, и узнаем кое-что.

– Это как? – крепкий, без фильтра «Camel» ему пришлось отдирать от внезапно пересохших губ.

– Я хоть и хорошо печатаю по-китайски, но без единой ошибки напечатать целый лист на незнакомом языке практически невозможно, – Мэри-Энн загадочно улыбнулась.

– И ты хочешь сказать…

– Так не хотелось каждый раз вставать из-за стола и идти выбрасывать бракованные листы в мусорную корзину. Я их просто убирала в отдельную папку, – бесхитростно созналась девушка.

– А, Пикфорд? Пикфорд ни о чём не догадался? – Ричард почувствовал, что весь задрожал от возбуждения как мелкий лист.

– Думаю, нет. Ему, наверное, было не до того. – Мэри-Энн изобразила саму невинность.

– Ну, дела! – Ричард откинулся на скамейке, обхватывая её спинку раскинутыми в стороны руками. – И как давно ты работаешь в Агентстве?

– Листочки хранятся у меня почти год. Нет, не на работе, дома, – она поспешила упредить его следующий вопрос.

Корреспондент за два дня пребывания в Гонконге, в который раз уже убедился, что влипает как муха в варенье, в какую-то странную и непонятную историю. Нет, не так, в какую-то увлекательную, но опасную Игру. Но кто её затеял? Для чего? И какое место в этой игре отведено ему? С залива повеяло ночной прохладой, и эвкалипт над их головами едва заметно качнулся и зашелестел.

– Тебе, наверное, не терпится на них взглянуть? – насмешливо предположила Мэри-Энн. – Только ты ведь всё равно ничего там не поймёшь.

– Но проводить-то девушку до дома я обязан! – с чувственным пафосом воскликнул он, подражая брутальному, обволакивающему баритону Кэри Гранта.

Девушка оценила его живое, находчивое чувство юмора.

Мэри-Энн делила небольшую квартирку с матерью буквально в 3-х кварталах от «Hong Kong Cinema», совсем недалеко, на улице Белых Мотыльков. Она теперь и сама казалась Ричарду трепетным, белым мотыльком в ночи, бьющимся о невидимое стекло. Он почти физически ощущал в ней что-то хрупкое, мимолётное, уязвимое. И ему вдруг стало стыдно за своё лукавое актёрство и за вынужденную неискренность. Нет, девушка ему действительно нравилась, чистая правда. Ричарда к ней, безусловно, влекло, тянуло. В какое-то мгновение он даже хотел ей рассказать о своей вчерашней встрече с хозяином «Усталого Дракона», о Самоучителе Игры, обнаруженном Джозефом Кроузом в камине исчезнувшего 45 лет назад Ся Бо, и фрагмент которого странным образом оказался около года назад в руках Бульдога Билла…

Но ведь он и сам ещё мало, что об этом знал, история бывшего инспектора осталась незаконченной. А ещё меньше он понимал, что за силы втягивают его в эту таинственную игру. Тащить за собой туда, в устрашающую неизвестность, Мэри-Энн было бы непростительной, преступной легкомысленностью, даже подлостью. Ричард этого позволить себе никак не мог. Всё правильно, меньше знаешь – крепче спишь и дольше живёшь. «Молчать, ничего не говорить, а лучше – вообще каким-то образом избавить её от этих забракованных листков», – решил он, когда они подходили к её дому.

– Ну вот, здесь мы с мамой и живём, – сказала Мэри-Энн, поворачиваясь к Ричарду и указывая кивком головы на единственное светящееся приглушённым жёлтым светом окошко на втором этаже.

Корреспондент не знал, что в этой ситуации делать дальше, спросил:

– Мама не спит, волнуется?

– Я предупредила её по телефону, что вернусь поздно. После смерти отца она всегда засыпает при свете ночника, а я потом выключаю свет.

Девушка сказала об этом просто и обыденно, как о своей обязанности вовремя поливать комнатные растения. Но Ричарду вновь стало неловко за своё несдержанное любопытство, выдаваемое им за пародию на избитые приёмчики отъявленных повес.