— Красота женщины не в силе, но в ее изяществе и хрупкости, — наставительно произнесла я, вдруг вспомнив очередной изречение кого-то из прошлого.

— Так с тебя красивой только пыль смахивать, — усмехнулась шаманка и велела: — Делай, как учила.

Когда я закончила, Ашит поднялась с лавки, покривилась, держась на спину, а потом улыбнулась:

— Легче стало. Постаралась, дочка.

— А чего кривишься?

— Так не девушка юная с лавки-то прыгать. Прошла спина.

Вот так и проходили наши дни. А еще я шила кулуз. Рукоделие, как выяснилось в процессе, я любила меньше учебы. Оно меня раздражало. К тому же, нашивая бусины и пластины на кожаную полоску, я исколола пальцы. Бранилась себе под нос, сыпля ругательствами на родном языке, но продолжала работать, потому что Ашит ответила на мой вопрос о том, когда же мы поедем к людям:

— Как дошьешь кулуз, так и начнем собираться.

— Я его уже почти дошила.

Шаманка посмотрела на меня и улыбнулась:

— Значит, скоро и пойдем. Агыль недолго уж ждать осталось.

— Агыль? Кто такой Агыль, мама?

— Как закончишь кулуз, так и узнаешь, — лукаво ответила шаманка. — Не томи Агыль.

И вот что пришло мне в голову — все-таки странная вещь память. Бранные слова я помнила отлично, хоть и точно знала, что не пользовалась ими раньше. А кто я и что со мной произошло — нет. Несправедливо! Однако факт остается фактом, ругалась я, как какой-нибудь пьянчужка, пока ранила себе пальцы, но даже имя, данное мне от рождения, оставалось скрыто пеленой забвения.

А к ночи я закончила свою работу. Но это не было единственным предметом одеяний ученика шамана. Еще полагался бесформенный красный балахон. Но тут мне повезло. У Ашит осталось ее платье со времен обучения. Ростом она была немногим ниже меня, потому балахон оказался чуть выше щиколотки, но ноги скрывали меховые сапоги, так что покров тайны не был открыт.

Да и рукава… Белый Дух! Они были длинным, с прорезью для ладони, которую скрывал кусок материи, нашитый сверху. Представив, как я буду ходить с завесой из висюлек на лице и в платье, в котором должна запутаться в первые же несколько минут, признаться, меня захлестнули сомнения, что такой наряд вообще предназначен для ношения.

— Не убирай кулуз, Ашити, — велела мать, когда я сложила в опустевшую миску свой головной убор и собралась унести ее. — Так быстрей его надеть.

— О чем ты говоришь, мама? — спросила я, опустив миску на стол.

— За нами уже спешат, — ответила шаманка, глядя в белую пелену, взметнувшуюся за окном. — Орсун не справится.

— А это кто? — нахмурилась я.

— Знахарка, — Ашит направилась к сундуку. Оттуда она достала свои ритуальные одеяния, мое платье и кинула его мне. — Одевайся сейчас. Потом будет поздно. Будешь мне помогать.

Уже скинув меховой жилет, я подняла на нее взгляд:

— Что мне нужно делать?

— Что скажу, то и сделаешь. Но главное, ты будешь учиться.

— Чему? — спросила я с любопытством.

— Как принять дитя, — ответила шаманка, и я поперхнулась.

— Что? — опешила я.

— Ты хочешь посмотреть, как живут наши люди, — сказала Ашит. — Я не хожу в поселения без дела. Или ты остаешься, или идешь, как мой ученик. Иначе быть не может.

— Белый Дух, — гулко сглотнула я.

Рвение мое значительно снизилось, да и любопытство тоже, как и желание ехать к людям в поселение. Я даже с тайной тоской взглянула на свою лежанку, вспомнив ее удобство. Это было восхитительно — лежать и слушать вой ветра… Однако повела плечами, стряхнув оторопь и, решительно поджав губы, продолжила переодеваться.

Вскоре мою повседневную одежду, кроме штанов, сменило ученическое платье. Я просунула руки в прорези, поплевалась ядом и пришла к выводу, что работать руками рукава мне не мешают. Прорезь была ближе к кончикам пальцев, и они легко скользнули наружу, тут же попав под защиту ткани, нашитой сверху. Рукава не натянулись, и свисающая их часть оказалась даже незаметной. В общем, к платью я отнеслась милостиво.

Следом я накрыла голову красным покровом, легшим на лоб странноватым утолщением, назначения которого я сразу не поняла. Но когда надела кулуз, он лег поверх утолщения, и башит свободно повисли над лицом, скрыв его плотной завесою. Завязки кулуза затянула шаманка, закончив с собственным одеянием. Я покрутила головой, фыркнула на перестук бусин, однако признала еще одну вещь — смотреть сквозь узкие щелочки было не так уж и сложно. Хотелось, конечно, отвести их в сторону, но этого я не стала делать — нужно было привыкнуть к новому видению мира.

— Наклонись, — велела Ашит.

Я послушно склонила голову, и она надела мне на шею ожерелье, собранное из тех же бусин, звериных зубов и бляшек, с похожей чеканкой, как на кулузе. Покров шаманка расправлять не стала, так и оставив его прижатым ожерельем, а я не спорила, понимая, что она лучше меня знает, как должен быть одет ученик.

— Может, скажешь, что мне делать? — спросила я.

— Слушать и подавать, что велю, — ответила шаманка. — Надевай шубу, они уже близко.

— Хорошо, мама, — согласилась я и вдруг ощутила сильнейшее волнение.

И это даже было хорошо, что я не должна разговаривать. Этакое безмолвное никто за спиной шамана. Просто замечательно! Если бы мне довелось разговаривать, мой голос бы, наверное, подрагивал. И, протяжно выдохнув, я взяла у матери мешок, который она мне протянула. В ее руках остались только собственное достоинство и надменность, в одно мгновение застывшее на добродушном лице Ашит. Я приосанилась за ее спиной. Шаман и ученик — это вам не с турымом в снегу валяться. Мы — сила! Ух!

И в то же мгновение в дверь постучали. Никто не ждал позволения войти — свет в окнах уже был приглашением. И когда на порог шагнул мужчина в шубе с длинным мехом, я невольно затаила дыхание, почему-то ожидая увидеть воина, хорошо знакомого мне. Однако это был не Танияр. Совсем незнакомый мужчина с широкоскулым лицом глядел на Ашит, и в глазах его читалась мольба и упрямство, словно он был готов утащить шаманку силой, если она вздумает отказать. Но моя мать не отказала.

— Идем, — сказала она и шагнула к дверному проему, который полностью заслонила фигура визитера. Он гулко сглотнул, кажется, только сейчас расслабившись, и Ашит сурово произнесла: — Что стоишь, Ильд? Или пришел спрятаться в моем доме, пока твоя жена борется за себя и сына?

— Сын? — хрипло спросил Ильд.

— Никто, — сухо ответила шаманка. — Если не отойдешь с дороги.

И мужчина очнулся. Он развернулся и первым вышел туда, где бушевала метель. На меня он, кажется, совсем не обратил внимания, словно я была лишь тенью матери, а не новым для него человеком. Хотя… так оно и было. Ученик — это тень шамана, без лика и голоса.