– Это философия, детка, мы едем на внутреннем огне, – снисходительно рассказывал седой длинноволосый дядька в кожаной куртке.

Он был из тех, в чьё существование невозможно поверить – слишком анекдотическим персонажем выглядел. Нарочито цепкий взгляд и сломанный нос, глубокие залысины, сивая грива начинается с половины головы, и очевидно, что хозяин истово лелеет её, оплакивая по ночам утрату каждого волоска. На тусовках байкеры вспоминали исключительно былые дорожные подвиги, но, оставаясь между собой наедине, чаще всего обсуждали средства от облысения и простатита – второй постоянной напасти мотоциклистов. И у него имелась кожаная куртка с Той Самой Надписью на спине: «Если ты это читаешь, значит, моя сучка свалилась с мотоцикла», а на сиденье, правда-правда, «села – дала». И когда он впервые предложил Доре «прохватить» вместе, она только указала на багажник, но байкер пожал плечами и рыцарски ответил, что дело добровольное, настаивать не будет.

Они познакомились в чистом поле, когда Дора в сумерках сошла с дороги и увидела вдали костёр. За долгие недели путешествия она стала меньше опасаться незнакомцев. Шанс встретить убийцу оставался всегда, но Дора начала понимать, что классический маньяк – это значительно более социальное существо, чем обычный бродяга. Банды на самом деле представляли опасность, но когда видишь одинокий силуэт, можно попробовать подойти и поговорить. И тут важно составить правильное мнение в первые пять-десять минут разговора и учуять, не пахнет ли собеседник безумием. При малейшем сомнении она уходила, и её отпускали: на самом деле убить человека – нелёгкое дело, даже опасным отморозкам нужны какой-то разгон и формальный повод, чтобы пойти в атаку на незнакомца. Человек должен быть приготовлен, прежде чем стать жертвой. Конечно, обычный грабитель может подкрасться сзади и ударить по голове, не вступая в ритуальные беседы, но на дороге ей такие до сих пор не встречались или она не представляла для них интереса, со свой бритой головой и отощавшим рюкзаком. Да, её могли убить из-за последних брикетов «корма», но пока везло.

Поэтому Дора подошла к костру неспешно, но уверенно, ступая так, чтобы путник услышал её издалека. Он обернулся всем телом, потому что это выглядело круто, по-терминаторски, и потому что шея, застывшая на постоянных дорожных ветрах, поворачивалась паршиво.

Обычный белый мужик, моложе её отца, но явно того возраста, когда в прежние времена приличная пенсия позволяла уйти на покой и заняться хобби: путешествиями, садом и танго в группах для взрослых, где попадались даже молодые дамы лет пятидесяти. После Потопа финансовые обстоятельства пожилых стали не столь комфортными, но работа находилась для всех, о немощных же заботились – острой угрозы голода, заставляющей уничтожать человеческий балласт, не существовало, а более или менее сохранный рассудок представлял определённую ценность.

Но этот мужчина сделал всё, чтобы избежать обыденности: загорелое лицо, покрасневшее от ветра, на голове бандана и длинный седой хвост, потёртая кожаная куртка, штаны в металлических клёпках, сапоги-казаки; серебряные перстни в виде черепов, орлов и волков сидели на руках так густо, что пальцы торчали веером. Он столь упорно гнался за оригинальностью и необыкновенностью, что вернулся с другой стороны и ничем не отличался от безликого киношного «байкера».

– Красотка? Ну садись, красотка! – Мужчина тем временем тоже окинул Дору взглядом и не то чтобы впечатлился её внешностью, он всегда так обращался к женщинам, от только что выбравшихся из колыбели до ровесниц. Пожилых называл «мать». – Тони. Чай будешь?

– Дора. Не откажусь.

Через полчаса они окончательно признали друг друга безопасными и увлеклись разговором. Лёд сломался странным образом: Тони попросил достать из кармана его «бэга» пакет с табаком, а Дора просто передала ему рюкзак со словами: «Сам возьми, не люблю шарить по чужим вещам».

– Хорошая привычка, – одобрил Тони. – Почему?

Неожиданно для себя Дора ответила правду:

– Мама любила копаться в моём столе, я это ненавидела.

Тони хмыкнул:

– Прикинь, и моя.

Если честно, он тоже это ненавидел. Дело даже не в секретах – траву он дома не хранил, а запах табака мать впервые учуяла до того, как нашла у него в ящике пачку «Кэмел». К тому моменту она уже оторалась насчёт курения и с тех пор подбрасывала ему денег на сигареты подороже и поприличнее. Лазила она в его вещах с самого детства, когда у него и тайн никаких не было. Мать вроде как проявляла заботу, поэтому перебирала каждую вещь, рассматривала его неумелые рисунки, по поводу некоторых даже ходила к психологу: не слишком ли много насилия для пятилетнего малыша?

– Детка, почему на твоих картинках только люди с оружием, пальба, танки и боевые роботы? Пожалуйста, нарисуй для меня что-нибудь другое, знаешь – бабочек, цветочки, солнышко.

Тони покорно согласился и несколько минут сопел над листом бумаги, но как только она одобрила картинку и отвернулась, с облегчением пририсовал автоматы всем, и бабочкам, и цветам, и солнышку.

Она проверяла его тетради, пролистывала до конца, разглядывая почеркушки на полях. Исследовала карманы и читала записочки от приятелей, если он не успевал их выбросить, ежедневно проверяла телефон и отчаянно вопила, когда он поставил пароль. Тони быстро научился пользоваться стиральной машиной и сам занимался своей одеждой: мама осматривала бельё в корзине, выворачивала трусы и отпускала замечания насчёт плохо вытертой попы.

И она распоряжалась его вещами. Выбрасывала то, что считала лишним и ненужным. В четырнадцать лет он вернулся домой, увидел прибранный стол и не нашёл альбома с карточками бейсболистов.

– Я думала, ты ими больше не интересуешься, – пожала плечами мать.

Сначала Тони не поверил своим ушам, ведь карточки он собирал несколько лет, некоторые команды были полными, с самыми редкими экземплярами, в других не хватало одной-двух. Попадались даже автографы, их он выменивал, покупал, особенно дорожил теми, которые получил сам. Главайн из «Атланта Брейвз» расписался и хлопнул его по плечу, а кэтчер из «Милуоки Брюэрс» нарисовал мяч. Альбом был его единственной ценностью, и он не смог сразу поверить в утрату. Может, мать решила его наказать и просто спрятала? Или отдала кому-то. Кому? Тони был готов бежать и на коленях умолять какого-нибудь мальчишку, лишь бы вернуть карточки. Хотя бы те, с автографами. Но мама смотрела на него совершенно спокойно:

– Не будь глупым, Тони, ты уже взрослый. Ещё утром я отправила весь хлам в помойку на улице.

Он выскочил из дома и помчался к мусорному баку – пусто. Служба забрала мешок днём и увезла на переработку, альбом наверняка уже похоронен на свалке или уничтожен.

Тони ещё надеялся найти какой-нибудь номер, позвонить, вернуть, но его яростные вопли и слёзы разбивались о ледяное спокойствие матери. И тогда он впервые в жизни обозвал её сукой, а она ударила его по губам, втолкнула в комнату, неумело хлестнула ремнём, а потом заперла. Позвонить мусорщикам он так и не смог, мобильник остался в куртке, в прихожей.