если бы я ответила: «Извините, не могу»? – подумала я, а вслух, само собой, сказала, как пай-девочка: «Да, конечно», – стараясь говорить спокойно, хотя, честно признаться, сердце у меня упало. Голос Соболевского не предвещал ничего хорошего. Не то чтобы он был суров, вовсе нет. Наоборот, он звучал подчеркнуто мягко и даже как будто сочувственно. Это-то и было хуже всего.

Меня так и подмывало спросить, чего ему от меня надо, но я удержалась, понимая, что толку от этого не будет. Завтра – так завтра. Он объяснил, куда и как мне пройти, и на этом наша беседа закончилась. Я повертела в руке трубку, собираясь с мыслями, и вспомнила, что мне опять нужно звонить и отпрашиваться с работы. На этот раз шеф отреагировал неожиданно: он впал в неистовство. Не потому, разумеется, что не мог пережить моего отсутствия. Его взбесило другое.

– Идиоты! Бездари! – бушевал он. – Почему они не могут от тебя отвязаться?! Не придумали ничего лучше – прицепиться к девчонке! Ничего не могут и не умеют, вот и ищут козла отпущения!

Поорав некоторое время, он утих и отпустил меня на все четыре стороны. Я положила трубку и обернулась. Мама с нерешительным видом стояла у телевизора.

– Включай, включай, – мрачно сказала я. – Теперь уж все равно.

Покоя и уюта как не бывало. Мой дом решительно перестал быть моей крепостью – в нем появились дыры, пропускающие вихри из мирового пространства: телевизор и телефон. То есть телевизор и телефон в нем, разумеется, были и раньше, но тогда от них не исходила опасность, по крайней мере, я ее не ощущала...

По первой программе шли новости. Начало мы пропус­тили.

– После похорон, – сообщил ведущий, – на кладбище состоялся несанкционированный митинг, организованный движением «Слава Отечеству» и обществом «Возрождение».

На экране появилась огромная шумная толпа. В центре, на каком-то возвышении, стоял один из тех бородатых, что толклись утром у входа, и хрипло орал в микрофон: «Мы не из тех, кто забывает! Мы отомстим!» Толпа отвечала одобрительным гулом. На экране снова возник ведущий.

– Не обошлось без эксцессов, – сказал он. – Поклонники Никиты Добрынина, не разделяющие точку зрения митингующих, попробовали организовать свой собственный митинг. Произошло столкновение. Подразделению ОМОНа, дежурившему возле кладбища, пришлось вмешаться, после чего порядок был восстановлен, – правда, не без труда.

Камера вновь показала кладбище, на котором творилось черт знает что. Шла настоящая драка, слышались мат и истерические женские крики. Мама в сердцах плюнула и переключила телевизор на другую программу. Нашим взорам явился ведущий программы «Начистоту» Дмитрий Крылов и его гости: известный кинорежиссер и молодой, но не менее известный политик.

– Честно говоря, – сказал Крылов, – я предполагал обсуждать с вами совсем другие вопросы. Но сегодня просто невозможно говорить ни о чем другом, кроме трагической гибели Никиты Добрынина. Если вам есть что сказать по этому поводу – прошу вас.

– Я думаю, по этому поводу всем есть что сказать, – начал режиссер. – Все понимают и чувствуют, что гибель такого артиста и такой личности – это национальная трагедия. Что касается обстоятельств его гибели... Обстоятельства эти чудовищны и свидетельствуют об одном: наше общество тяжело больно, вне зависимости от того, существуют в нем тайные заговоры или нет.

– Вы не могли бы пояснить... – попросил ведущий.

– Пожалуйста. Я не знаю, существует этот заговор или нет. Однако даже если его не существует, повторяю: даже ЕСЛИ его не существует и все это – не более чем мистификация, все равно это признак тяжелой болезни нашего общества. Ибо такие мистификации возможны и действенны лишь там, где для этого есть подходящая почва...

– Я хотел бы спросить, – перебил политик, – осознает ли мой уважаемый собеседник степень провокационности своих высказываний? Как можно произносить слова «даже если его не существует», тем самым прямо допуская иную возможность! Вы знаете, сколько поступило в мэрию заявок на проведение митингов в ближайшие дни? Вы понимаете, что мы сидим на пороховой бочке, и каждый, кто подносит горящую спичку...

– Не знаю, не знаю, дорогой мой, я этих спичек не зажигал, и провокации – не мой профиль, – возразил режиссер. – Я просто говорю то, что думаю. А думаю я, что всем нам необходимо подняться над нашими склоками и дрязгами, подняться над самими собой и увидеть себя со стороны...

Тут мама не выдержала и снова нажала на кнопку переключателя.

– ...о ходе следствия. Сегодня днем мы попытались получить информацию у работников следственных органов.

Камера показала какой-то казенный дом. В коридорах мелькали лица в милицейской форме и в штатском. При виде камер и микрофонов все они делали один и тот же жест, означавший «по comments», и поспешно удалялись.

– Нам удалось обменяться парой слов лишь с одним из членов следственной бригады, – сказал голос за кадром.

На экране возникло лицо Соболевского.

– Смотри, смотри, это мой! – сообщила я маме, тыча пальцем в экран. Она ничего не сказала, но на лице у нее явственно читался вопрос: «Чему ты радуешься?», а также беспокойство о моем душевном здоровье.

Соболевский беспомощно улыбнулся и сказал:

– Ребята, ну вы же детективы читаете! Ну поймите, не могу я вот так взять и рассказать вам, что мы знаем и что предполагаем. Телевизор-то не только мы с вами смотрим. Рано еще говорить...

– Как видите, – продолжал корреспондент, – этот разговор тоже нельзя назвать особенно информативным. Однако кое-чего нам все-таки удалось добиться. Мы получили твердое обещание, что завтра вечером перед журналистами выступит заместитель генерального прокурора России Анатолий Чекалин и расскажет о ходе следствия. Его выступление будет транслироваться в прямом эфире.

Потом на экране появилась хорошенькая дикторша и сказала:

– В мэрию Москвы и Санкт-Петербурга поступили заявки на проведение митингов от следующих организаций...

Мама выключила телевизор.

Глава 8

Никогда бы не подумала, что общение с красивым мужчиной, к тому же совершенно в моем вкусе, может доставить так мало радости. Ровно в двенадцать часов в среду я сидела в кабинете Соболевского и, съежившись, ждала, что он мне скажет. Сначала он не говорил ничего, а заполнял какие-то бумаги. Покончив с этим, он залпом выпил стакан воды и начал задавать вопросы. Некоторые из них были мне совершенно не под силу. Он явно рассчитывал, что я помогу ему составить