– Конечно, – ответила я, несколько покривив душой. Дело в том, что я как раз вынашивала план неприхода: я боялась ажиотажа, репортеров и телекамер – Костя был прав, говоря, что Никита слишком афишировал наше с ним знакомство... Разумеется, после звонка Люськи вопрос отпал.

– Я должна улететь послезавтра, – продолжала она. – Там дети одни... Мне бы хотелось с тобой поговорить. Может быть, ты заедешь ко мне утром, пораньше, а потом поедем вместе...

И, словно прочитав мои мысли, добавила:

– Я попросила не снимать.

– Конечно, заеду, – сказала я. – А ты... Где ты?

– В гостинице. Я вообще не заезжала... домой, – она говорила, запинаясь, словно преодолевая невидимые препятствия. – Я остановилась в гостинице «Марко Поло».

Мы договорились на десять, и она продиктовала мне адрес. Потом я позвонила шефу. Он не стал слушать моих объяснений, сказав, что и не предполагал видеть меня в такой день на работе.

Стихи уличного поэта пристали ко мне, как репейник. «Когда убивают певца... – бормотала я, расхаживая взад и вперед по комнате. – Когда убивают певца... то следует ждать... э-э-э... конца...»

Мама все еще сидела у телевизора.

– Ну что? – спросила я.

– Больше ничего, – ответила она. – Временное затишье. Начнется завтра вечером или послезавтра.

– Что начнется?

– То, что обычно начинается после затишья, – невозмутимо пояснила она.

Ровно в десять я была у гостиницы «Марко Поло». Не знаю, как Люське удалось замести следы: вокруг не было видно ни одного репортера. Я поднялась на второй этаж и постучала в дверь. Люська открыла мне и отступила на шаг, пропуская внутрь. Она стояла спиной к окну, свет падал на нее сзади, поэтому лица у нее как бы не было – стройный черный силуэт с золотящимися в солнечных лучах волосами. Мы молча обнялись и сели на диван. На подлокотнике стояла пепельница с дымящейся сигаретой. Глаза у Люськи были красные, она казалась растерянной, как будто не вполне понимала, что здесь делает и почему.

– Как ты живешь? – спросила она, гася догоревшую сигарету и закуривая новую.

– Н-не знаю, – растерянно пробормотала я. А что я могла ответить? «Хорошо»? «Нормально»? «Плохо»?

– Да-да, – она махнула рукой. – Тут что ни скажешь, все не то и не к месту. Давай лучше сразу поговорим, о чем я хотела. Скажи... – она встала и задернула шторы, явно давая себе время собраться с мыслями. – Вы виделись в последнее время? Ты знаешь, с кем он общался и чем вообще жил?

Я растерялась еще больше.

– Мы виделись, конечно... Но... Понимаешь, Люся, ведь в двух словах не расскажешь...

Она жестом остановила меня.

– Ирочка, я ведь не о ваших отношениях говорю. Тут, как я понимаю, ничего не изменилось и не могло... Я бы хотела понять, как он жил в последнее время. Он писал, конечно, но редко и мало. По телефону вообще ничего не поймешь... Я не просто так спрашиваю...

– Да я ведь ничего толком не знаю. С кем он только не общался! Со своей тусовкой – с этими, не знаю, как их назвать, эстрадниками, что ли... Вообще с актерами. С телевизионщиками общался, с политиками... Понимаешь, из него делали национального героя. У него и раньше с популярностью все было в порядке, а тут его стали раскручивать на государственном уровне. Денег стало очень много – это он сам так говорил. Шоу-бизнес, телевизор, реклама и всякое такое. И политика, наверное, тоже – в какой-то мере. По- моему, он был доволен... Насчет врагов ничего не знаю, а конкуренты были наверняка.

– Вот, – сказала она. – Это то, что я хотела... Он не говорил, что ему угрожают, что он чего-то боится? Или, может, не говорил, но было заметно?

«Тоска! – подумала я. – Если уж Люська поверила...» Она явно догадалась, о чем я думаю, и торопливо сказала:

– Нет-нет, погоди, ты послушай. Я ведь еще не рассказала... Я бы на весь этот бред и внимания не обратила, но в субботу от Никиты пришло письмо...

– Как в субботу? – удивилась я, вспомнив наш последний телефонный разговор. – В субботу он должен был его только отправить. А до этого не писал тебе целых два месяца. Это он сам сказал.

– Это же был e-mail, компьютерное письмо, нормальных он мне уже сто лет не писал!

– A-а, понятно. Я не думала... И что?

– Он пишет, что его преследуют, угрожают, про какие-то тайные силы...

– Не может быть, – тупо сказала я.

Люська достала из сумочки сложенный вчетверо лист бумаги и протянула мне:

– Это распечатка.

Я развернула его и, не веря своим глазам, прочитала следующее:

«Привет, дорогая сестрица! Знаю, знаю, я свинья, не писал тебе тысячу лет. Не сердись. В этих письмах толку мало, вот повидаться бы – дело другое! Как вы там живете? Я рад, что Шарль собирается в августе в Москву. Что бы вам не приехать всем вместе? Я думал заехать во время гастролей к вам, увы, – не выходит, график слишком плотный. Может быть, заеду сразу после – должен же я пообщаться с племянниками! У меня все непросто. Последнее время за мной по пятам ходят странные типы, я получаю письма с угрозами. Им нужно, чтобы я перестал петь или, по крайней мере, убрал из песен все русское. За ними стоит реальная, страшная сила. Но ты не волнуйся, мы тоже не лыком шиты – как-нибудь разберемся! Целую тебя, привет Шарлю и племянникам. Брат».

Весь этот текст был написан латинскими буквами – по-видимому, в Никитином компьютере не было программы перевода кириллицы в латиницу.

«Это он нарочно! – пронеслось у меня в голове и тут же следом: – Что нарочно?! Нарочно подстроил собственное убийство?!»

Всего этого просто не могло быть, потому что этого не могло быть никогда! Но вот же он, вот он, этот проклятый e-mail, я же вижу его собственными глазами!

– Ничего не понимаю, – пробормотала я. Вид у меня, надо полагать, сделался совсем ошалелый, потому что Люська вдруг принялась меня успокаивать – ей, бедной, только этого не хватало!

– Может, его кто-нибудь мистифицировал? – предположила она. – Ты же сама говоришь – конкуренты... Если деньги большие, то и конкуренция, наверно, серьезная. В конце концов такой спектакль мог разыграть