пыталась объяснить. Тогда я схватил из сковородки нарезанную соломкой картошку и тут же съел, обжигая нёбо. Картошка была недожаренной. Мне нравилось, что сверху она мягкая, а внутри еще сырая. Лучше такой картошки только та, что остается пригоревшей на дне сковородки.

— Почему ты меня не слушаешь? — спросила мать отца.

— Я слушаю, Свет, — ответил он, — говори.

— Так, я потеряла мысль.

— Вот же она, — сказал я и протянул к матери ладони.

Мысль выглядела как маленькая пирамидка. Прозрачная, она светилась изнутри. Свет казался теплым и мягким, как огонек свечи, только не обжигающий.

Мама улыбнулась. Посмотрела мне в ладони и погладила по голове.

— Тогда додумай ее, раз нашел, — сказала она.

Я понял, что мама не поверила мне. Положил мысль в карман и ушел к себе в комнату. Там я долго рассматривал пирамидку, пока она не потухла и не стала сначала мягкой, а затем растеклась водой в ладонях.

В школе было сложно. Там валялось столько потерянных мыслей. Пирамидки оставались после людей в том месте, где был последний след, когда они потеряли мысль. В помещении следов не видно, поэтому казалось, что пирамидки были раскиданы беспорядочно. Я собирал их. На переменах забивался в какой-нибудь угол и рассматривал. Они были разных цветов. Точнее, внутри них был разный свет. Такой, как в маминой мысли, я ни разу не нашел.

Чем старше становился, тем меньше собирал пирамидок. Я стал относиться к ним так же, как относятся люди к осенним листьям в сентябре. Красиво это, но бессмысленно. Однажды я додумал за человеком его потерянную мысль.

Оказалось, что не обязательно ждать, пока пирамидка сама превратится в воду. Достаточно плотно сжать ее в кулаке, и она тут же растает. Я выпил эту воду, и мысль стала моей. Странное ощущение: могу думать, как свою, но все равно понимаю, что она не порождение моего ума.

Только к тридцати я научился по свету в пирамидке определять, стоит ли думать оброненную кем-то мысль. Некоторые были такими, что сознание не справлялось. Я не верил, что человеческий разум может породить подобное: настолько темной была мысль. Обычно фиолетового цвета. Темно-фиолетового. Таких я стал избегать и никогда не поднимал.

Самыми приятными были зеленые. Обычно это были мысли, потерянные сразу после того, как возникли. Человек не успевал наделить их своими переживаниями и желаниями. Они были практически чистыми.

Иногда я находил черные пирамидки. Непрозрачные, матовые, без света внутри. Это значило, что человек, потерявший мысль, умер. Такие я собирал и приносил домой. Черные пирамидки не становились водой.

К сорока годам коллекция черных пирамидок не помещалась в шкафу, где я их хранил.

Только одну черную пирамидку я всегда держал у кровати и перед сном грел ее в ладонях, дышал на нее в надежде, что она превратится в воду. Мне так хотелось додумать эту мысль, но это оказалось невозможным. Последнюю потерянную мысль матери.

Надо ли говорить, что семьей я так и не обзавелся? Пробовал, но даже женщины, казавшиеся мне ангелами, рано или поздно роняли темно-фиолетовые пирамидки. Среди синих и зеленых — злости и радости, среди пурпурных и оранжевых — страсти и печали, появлялись темно-фиолетовые. И ни одной, чей свет был бы похож на пламя свечи. Теплый.

Я годами искал такие пирамидки. Даже начал спускаться в метро, чего раньше старался не делать. Здесь всегда столько людей. Бесконечное море людей и океан потерянных мыслей.

Сегодня я хочу пойти побродить по переходам с «Александровского сада» на «Боровицкую», на «Библиотеку им. Ленина» и «Арбатскую». Мне кажется, здесь самое людное место в метро. Сентябрь подходит к концу, люди возвращаются из отпусков, и их количество в общественном транспорте начинает приближаться к критической массе.

Я спустился на станцию «Арбатская» в семь вечера. Час пик. Люди неслись, сшибая друг друга. Почти после каждого столкновения оставалась пирамидка. После каждого яростного взгляда, отдавленной ноги, закрывшихся перед носом дверей. Синие. Сотни синих пирамидок.

Когда устал и пошел к эскалатору на выход, я почувствовал, что за мной кто-то идет. Конечно, в метро всегда кто-то идет позади, но это было другое. Человек шел именно за мной, целенаправленно. Ровно с такой же скоростью. Не отставая ни на шаг. Даже если менял направление, я чувствовал, как он все равно идет за мной, словно вцепился в следы.

На улице я резко остановился и повернулся. Девушка налетела на меня со всего маху.

— Извините, — сказала она.

— Зачем ты идешь за мной? — спросил я прямо.

— Сложно объяснить.

— А ты попробуй.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Алексей. А тебя?

— Олеся. Хочешь со мной погулять? Завтра.

— Странная ты какая-то, но давай.

Мы договорились встретиться в Нескучном саду. Олеся повернулась, чтобы уйти. Я дождался, когда она сделает несколько шагов, и громко назвал ее по имени.

Я знаю, что в такой момент люди тут же теряют текущую мысль. Мне хотелось посмотреть на цвет пирамидки. Она была черной.

На следующий день я сидел на скамейке в Нескучном саду и вертел в руках черную пирамидку Олеси. Я не понимал, как это возможно. Она же не мертва. В зомби мне как-то не верится. В чем же дело?

— Привет, — поздоровалась Олеся.

Я не заметил, как она подошла.

— Привет, — ответил я.

Она села рядом.

— Ты чувствовал что-нибудь, когда я вчера шла за тобой?

— Только то, что за мной кто-то идет.

— Слабость? Головокружение? Усталость?

— Нет, ничего такого. Можно взять тебя за руку? — спросил я.

— Да.

— Теплая. Странно это все.

— Ты имеешь в виду свидание? — спросила Олеся и засмеялась. — Это и правда самое странное свидание на свете и разговор. Пошли гулять!

Мы долго бродили. Говорили о всякой ерунде. Я внимательно рассматривал ее. Не по-осеннему легкое платье и кроссовки. Светлые волосы, убранные в тугой хвост. Карие глаза и очень белая кожа.

Иногда она пристраивалась за какими-нибудь людьми и несколько секунд шла за ними след в след. Если Олеся теряла мысль в такой момент, пирамидка оставалась зеленая. Радость.

Одну я подхватил, разогрел в руке и выпил воду. «Господи, как же хорошо чувствовать себя живой, и как хорошо, когда есть силы жить. Какие сильные следы. Только бы не промахнуться, Олеся, наступай четко в следы. Хорошо, что у меня такой маленький размер ноги. Сколько же сил в этом человеке, не пропустить бы момент, когда он начнет слабеть, чтобы отпустить», — думала она.

Мысль закончилась. Она забирала силу у людей, в чьи следы наступала. Своих сил, чтобы жить, у Олеси, видимо, не было.