четыре кадра в секунду, правильно?

— Правильно, — ответил я.

— Так вот я думаю, что есть определенное количество фото, после которого кирдык. Сделаю раскадровку и запилю каждый кадр, как фотографию, в сеть.

— И сколько, ты думаешь, нужно фото?

— Миллион, думаю, а это одиннадцать часов видео.

— Час остался?

— Угу, — сказал индеец и протянул мне трубку.

Я машинально сделал глубокую затяжку, хоть и не собирался курить. Голова закружилась. Я закрыл глаза и лег тут же на полу.

Не знаю, что за дрянь забивает в эту трубку Индеец, но очнулся я только следующим утром.

Индейца не было. Камеры на штативе тоже. Я сделал на кухне чай, несколько раз пытался дозвониться Индейцу, безрезультатно.

Через час пришел мой друг. Я не мог поверить глазам. Вместо длинных волос, собранных в косу, модная прическа, вместо кислотного балахона строгий костюм. Белая рубашка, галстук. Индеец со мной даже не поздоровался. Кивнул, давая понять, что заметил, и все. Он деловито расхаживал по комнате и говорил по телефону: «Да, да, завтра могу. Да, образование высшее. Трудовая? Меня устраивает договор».

— Индеец, ты это, ты как? — спросил я.

— Тебе, наверное, домой нужно?

— Да, наверное, нужно.

Под окном орут коты. Где-то вдалеке воют собаки. Я не могу уснуть. Кажется, что это и не вой собачий, и не ор кошачий. Больше похоже на плач. Они плачут. Они точно плачут. Коты и собаки. Им страшно. Они же остались совсем одни.

Я поставил телефон на зарядку. Включил фронтальную камеру.

«Одиннадцать часов, говоришь? Ладно. Я больше не могу слушать этот плач. Не могу».

Технополис

— Сколько монет у тебя осталось? — спросила Юля, не отрываясь от планшета.

— Три, — ответил я и спиной почувствовал, как она напряглась, — я что-нибудь придумаю.

Если честно, я даже приблизительно не представлял, что именно придумаю. За последние три месяца я не написал ни строчки. Ни одной заметки, не говоря уже о рассказах, которые в Системе почти уже никто не дочитывает до конца. На сто просмотров хорошо если будет одна реакция, а курс монеты сейчас — десять тысяч реакций.

— Андрей с восьмого этажа вчера получил за один пост сто монет, — словно в укор сказала Юля.

— Ты пост видела?

— Нет.

— У него трансляция была: он себе обрезание в прямом эфире делал.

— Охренеть!

— В следующий раз, наверное, вообще член отрежет начисто. Получит миллион, и можно до конца жизни ничего не постить, ничего не делать и спокойно жить.

— С таким количеством монет можно новый член пришить, лучше прежнего, — Юля сказала это как-то совсем серьезно.

Я посмотрел на нее. Она улыбнулась и сказала:

— Не знаю, сколько мы еще продержимся на постах с моими сиськами и жопой. Гриш, напиши что-нибудь, пожалуйста.

Я снова уткнулся в мигающий курсор редактора. Жопа и сиськи у Юли, конечно, хороши. Этот актив, наверное, никогда сильно в цене не упадет. Пока все у нее не сдуется. Но я почему-то верю, что к тому времени заработаю достаточно монет, и это уже не будет иметь значения.

— Юль, я хочу завтра сходить на ферму. Посмотреть, что к чему. Может, устроюсь на реальную работу.

— Гриш, ты не в себе? Реальную работу? За паек пахать? За хату чем платить будем? В социалку переезжать?

— Живут же как-то люди без Системы.

— Ну-ну, — ответила Юля и ушла на кухню, хлопнув дверью так, что чуть не вылетело стекло.

Ферма дает работу всем, кто в Москве не в Системе. Это первая атомная станция в Москве, построенная исключительно для майнинга, тогда еще биткоина. Отец рассказывал, что раньше на этом месте был автомобильный завод АЗЛК, затем «Технополис» — инновационный центр производства. Сейчас ферма так и называется — «Технополис».

Работать на ферме настоящий кошмар: с утра до ночи за стандартный белково-углеводный паек и смену одежды раз в полгода. Но когда у тебя заканчиваются все возможные ресурсы, чтобы получить в Системе хоть какие-то реакции, что остается делать?

За пределами Москвы у людей есть выбор. Помимо ферм имеется еще куча производств. Да хоть на заводе, что выпускает эти самые пайки. Но в Москве, в Москве все исключительно в Системе, и реальную работу считают тождественной смерти. Многие именно смерть и выбирают. Недавно сосед с шестого этажа три дня в прямом эфире сначала вскрывал вены, затем обжирался таблетками и в итоге повесился. До этого полгода не выдавал никакого контента. Миллион монет на аккаунт получил. В принципе, я его понимаю. Трое детей все-таки. Монеты достались жене. Если грамотно распорядиться, на всю жизнь хватит. Я пока свою смерть постить не готов. Даже ради Юли. Тем более ради Юли. Можно и на ферме с годик покорячиться. Глядишь, мысли какие появятся, и снова к Системе подключусь.

Иногда так хочется вернуться в детство. То самое беззаботное детство, когда отец работал на реальной работе и получал еще обычные деньги и только подключился к набирающей обороты системе. Тогда объединили все существующие криптовалюты, и они стали называться монетой. Из труб недавно отстроенной в Москве АЭС повалил пар, соцсети тоже объединили и создали из них Систему, и казалось, что вот и наступил счастливый час для людей.

Просто живи свою жизнь, делись происходящим, а Система не оставит тебя без монет. Не хочешь — иди работай, и ничего не было в этом зазорного. Кто тогда думал, что человеческая жизнь — сплошной шаблон и рано или поздно всем надоест однообразный контент? Что наступит время, когда для того, чтобы получить реакции людей в Системе, придется делать нечто такое, что будет полностью выбиваться из рамок хоть какой-то нормальности.

Первый звоночек раздался тогда, когда в Системе легализовали демонстрации самоубийств. Дескать, человек вправе делать со своей жизнью, что хочет. И понеслось. Затем реальная работа превратилась в синоним социальной смерти, что равняется смерти физической во времена, когда Система — единственный вариант достойно существовать.

Я никогда не понимал, почему люди, набравшие подписчиков еще в лохматые годы, автоматически получают реакции за каждый пост, даже если не предвидится никакого хайпа. Позавчера какой-то актер спрыгнул с крыши в прямом эфире. Конечно, он — звезда, но десять тысяч монет? За это? Сколько людей ежедневно прыгает с крыш и, дай бог, получают монет пять. В чем разница? Почему одна смерть считается популярнее другой? Вроде бы и там, и там всего