И вот свершилось чудо – Джейн выиграла у герцога. Она обрадовалась как ребенок и, захлопав в ладоши, воскликнула;

– Вот что бывает, когда смотришь на соперника свысока! Вам следовало сосредоточиться!

– Так вы, стало быть, признаете, что, если бы не моя рассеянность, вам бы ни за что у меня не выиграть?

– О, конечно! Но вы зевнули и проиграли. Проиграли с позором!

Иногда они беседовали. И Трешем, как ни странно, получал удовольствие от разговоров со своей сиделкой. Разумеется, он умел говорить дамам комплименты на балах и обмениваться двусмысленными шутками с куртизанками. Но чтобы просто беседовать с женщиной – такого герцог за собой не помнил.

Как-то вечером, когда Джейн читала ему, Джоселин сделал забавное наблюдение: она так сильно стягивала на затылке волосы, что уголки ее глаз чуть приподнимались. Наверное, она делала это назло, стараясь казаться как можно менее привлекательной – в отместку за запрещение носить чепец. Джоселин со злорадной усмешкой подумал о том, что у нее, должно быть, болит голова от такой прически.

– Мисс Инглби, – сказал он со вздохом, – я не могу вас больше слушать. Мне кажется, этот Гулливер – форменный осел. Вы со мной согласны?

Как герцог и ожидал, Джейн поджала губы. Заставлять ее вытягивать губы в ниточку – это стало одним из его развлечений. Ему почему-то нравилось сердить ее. Закрыв книгу, Джейн спросила:

– Вы полагаете, ему следовало бы растоптать этих маленьких человечков, поскольку он гораздо сильнее?

– Мисс Инглби, с вами так покойно… Вы делаете за меня буквально все, даже избавляете от необходимости формулировать свои мысли. Да-да, беседуя с вами, мне даже думать не приходится.

– Выбрать вам другую книгу?

– Нет уж, увольте. Зная вас, могу предположить, что ваш выбор падет на сборник псалмов. Нет, давайте лучше поговорим.

– О чем? – после непродолжительной паузы спросила Джейн.

– Расскажите о вашем приюте. О вашей жизни там. Девушка пожала плечами:

– Не могу рассказать ничего особенного.

«Должно быть, она действительно воспитывалась в каком-то очень привилегированном приюте, – подумал Трешем. – И все же приют есть приют».

– Вам там было одиноко? Вы чувствуете себя одинокой?

– Нет.

«Она совершенно не расположена исповедоваться», – думал Джоселин. В отличие от многих других женщин, для которых говорить о себе – сущее наслаждение, Джейн была удивительно сдержанна во всем, что касалось ее лично.

– Неужели? – прищурившись, спросил Джоселин. – Ведь вы росли без отца и без матери, без братьев и сестер. Если не ошибаюсь, вам сейчас около двадцати… И вы приехали в Лондон, хотя никого здесь не знаете. Приехали, чтобы попытать счастья. Похоже, не все у вас сложилось так, как хотелось бы, а поделиться своими печалями не с кем. Так неужели вы не чувствуете себя одинокой?

Джейн положила книгу на журнальный столик. Сложив руки на коленях, проговорила:

– Быть одной и быть одинокой – не одно и то же. Во всяком случае, для того, кто уважает себя и не скучает без общества. На мой взгляд, можно быть одинокой, даже имея мать и отца, а также братьев и сестер. Если человек недоволен собой, если не чувствует себя достойным любви – значит, он одинок.

– Верное наблюдение, – усмехнулся герцог. Джейн смерила его взглядом ярко-синих глаз.

– Я, кажется, попала в точку, не так ли?

Осознав, о чем его спрашивают, Трешем пришел в ярость, ему захотелось немедленно уволить сиделку. Ее наглость не знала границ. Она позволяла себе вторгаться в сферы, запретные даже для самых близких людей. Однако разговор тем и отличается от допроса, что предполагает вопросы с обеих сторон.

Но как сейчас разговаривать с сиделкой? Ведь он даже в беседах с друзьями никогда не затрагивал подобные темы.

– Мы с Ангелиной и Фердинандом всегда ладили, – пожав плечами, проговорил Джоселин. – Хотя в детстве постоянно дрались. Но думаю, все братья и сестры в детстве дерутся, особенно Дадли. Мы часто вместе играли и придумывали всякие шалости. Нам с Фердинандом не раз крепко попадало за то, что делала Ангелина, но мы вели себя по-мужски и не выдавали ее. Правда, потом наказывали сестру на свой манер.

– Вы полагаете, что Дадли более строптивы и упрямы, чем все прочие люди? – спросила Джейн.

Джоселин надолго задумался. Он думал о своих родственниках и своих предках. Думал о традициях рода Дадли и о той системе представлений, что сложилась задолго до того, как он, Джоселин, появился на свет.

– Если бы вы знали моего отца и деда, вы бы никогда не задали этот вопрос, – проговорил он наконец.

– И вам кажется, что вы должны всю жизнь поддерживать такую репутацию? Это ваш выбор? Или вы вынуждены играть несвойственную вам роль, потому что по воле случая родились старшим сыном и унаследовали титул?

Джоселин засмеялся:

– Если бы вы знали, какова моя репутация, вы бы и этот вопрос не стали задавать. Я не собираюсь почивать на лаврах предков. Я и сам добыл немало лавровых венков.

– Я знаю, что вас считают превосходным стрелком и фехтовальщиком. Знаю и о том, что вы участвовали в нескольких дуэлях. Полагаю, все поединки случались из-за женщин?

Джоселин сдержанно поклонился.

– Я знаю и о том, – продолжала Джейн, – что вы привыкли вступать в связь с замужними женщинами, что таинство брака для вас – ничто, что вам нисколько не жаль обманутых мужей.

– Вы, похоже, немало обо мне знаете, – насмешливо улыбнулся Трешем.

– Чтобы не знать об этом, надо быть абсолютно глухой, К тому же вы с презрением смотрите на всех, кто стоит ниже вас на социальной лестнице, а ведь таких большинство, и все они, по вашему мнению, рождены лишь для того, чтобы прислуживать вам.

– И они не заслуживают даже того, чтобы им говорили «спасибо», – с готовностью подхватил Джоселин.

– Вы привыкли заключать самые вздорные и рискованные пари, но при этом вам нисколько не жаль Фердинанда, вашего брата, который вполне может свернуть себе шею из-за глупого спора.

– Фердинанду ничего не грозит. Он такой же, как я, и шея у него крепкая.

– Вы хотите лишь одного – чтобы он выиграл гонки. Чем он рискует – вас не интересует. Хотя могу предположить: вы бы и сами с удовольствием приняли участие в гонках, рискуя свернуть себе шею.

– Нет смысла затевать гонку, если не надеешься победить, мисс Инглби. Хотя считаю, что не следует терять достоинства в случае проигрыша. Значит, вы решили меня отчитать? Захотели поучить меня хорошим манерам?

– Не мне вас учить, ваша светлость. Я просто высказываю свои мысли.

– Вы обо мне не слишком высокого мнения.