К тому же здесь было очень тихо.

Ни одного звука, кроме их шагов, не доносилось ни снизу, из глубин, о которых Клаус старался не думать, ни сверху, где небо приобретало все более и более фиолетовый оттенок.

Мировые вершины сияли своими ледяными коронами в безопасном отдалении, и лишь иногда с их склонов в полной тишине и безмолвии скатывались белые язычки лавин.

Постепенно Клаусу начало казаться, что он слышит музыку.

Где-то неподалеку, в вечных снегах, на органе торжественно и неспешно исполняли хоральную прелюдию фа минор Баха.

Ну разумеется, подумал Клаус, что еще могло бы звучать здесь, на Крыше Мира, откуда ближе всего к космосу, – только орган. Только Бах.

Звук был негромкий, но такой качественный, глубокий и чистый, что Клаус негодующе замахал руками на профессора, когда тот обратился к нему с каким-то вопросом.

А потом Клаус неожиданно для себя очутился на самом краю. Тут же музыка грянула громче, и Клаус, прекрасно зная, что делать этого ни в коем случае не следует, не удержался и посмотрел вниз.

Его правая нога плавно, как по маслу, съехала с полки и повисла над зовущей, гримасничающей, подмигивающей пустотой.

Перед глазами поплыли яркие фиолетовые круги. Клаус истерически захихикал и отмахнулся от протянутой руки профессора.

В следующее мгновение Клаус, вяло болтая ногами, висел над звучащей в полную силу пропастью, а господин Роджерс держал его одной рукой за лямку рюкзака, а другой за кисть правой руки.

– Спокойно, Клаус, – произнес профессор сквозь стиснутые зубы, – сейчас я тебя вытащу…

– Не хочу, – капризно заявил тот и сделал попытку высвободиться.

Тогда профессор, не тратя больше времени на разговоры, отпустил рюкзак, коротко размахнулся свободной рукой и врезал ассистенту по скуле.

* * *

Когда Клаус пришел в себя, оказалось, что он лежит на спине на безопасном расстоянии от края полки, что на лбу у него снежный компресс, а в носу сильный запах нашатырного спирта.

– Ты как? – хмуро осведомился профессор, пряча пузырек с нашатырем в верхний карман рюкзака.

Клаус стащил с головы подтаявший компресс и осторожно ощупал себя. В ушах немного звенело, но никакой музыки больше слышно не было.

– Ничего, – отозвался Клаус и попытался сесть. С третьей попытки у него получилось. – Профессор! Неужели это все из-за вчерашнего коньяка?

Профессор медленно покачал головой.

– А что тогда со мной было?

– Я очень виноват перед тобой, – сказал профессор.

Клаус, потирая распухшую, ноющую щеку, уставился на него налитыми кровью глазами.

– Я совсем забыл, что ты впервые в горах и у тебя может начаться горная болезнь, – продолжил профессор, – но ведь до сих пор ты так хорошо держался…

Клаус приосанился.

– Что за горная болезнь? – спросил он небрежно. – Никогда о такой не слышал!

Профессор объяснил.

– Надо же! – поразился Клаус. – Надо же… Да, я чувствую себя именно так, как вы говорите… А почему у вас нет горной болезни?

– Потому что я заработал иммунитет, – сказал господин Роджерс, невесело усмехнувшись.

Клаус подумал, что об этом тоже надо будет порасспросить профессора – не сейчас, конечно же, а потом, когда они вернутся в обитаемый мир с найденными здесь доказательствами существования легендарной Шамбалы, овеянные славой величайших археологов всех времен и народов.

– Клаус!

– А… что? – Он неохотно вынырнул из мечтательно-полуобморочного состояния.

– Нам нужно идти, – произнес профессор, поднимая рюкзак Клауса и пристраивая его спереди.

Клаус медленно, цепляясь за каменную стену, поднялся на ноги.

Горы плыли и качались перед глазами, но это было не страшно, а, наоборот, даже приятно.

На Клауса накатил приступ безудержного веселья.

– Ну и видок у вас, – радостно заявил он обвешанному рюкзаками профессору, – вы похожи на…

– Я понимаю, как тебе трудно, – мягко прервал его господин Роджерс, – но все же постарайся взять себя в руки. Мы обязательно должны уйти с этой полки до наступления темноты.

Должны так должны, мысленно согласился Клаус, в чем проблема-то?

Здесь так легко и приятно идти… бежать… лететь…

– Если вздумаешь полетать, мне придется снова тебя ударить, – предупредил его профессор.

А, так вот почему у меня так болит щека, сообразил Клаус. Ну и удар у него, спасибо, хоть зубы не выбил.

Через некоторое время полка стала ощутимо забирать вверх.

Несмотря на это и на увеличившийся груз, профессор шел прежним, ровным, размеренным, шагом, держась ближе к краю и не подпуская туда Клауса.

Он же плелся осторожно, по стеночке, время от времени останавливаясь и прижимаясь раскаленным лбом и щекой к восхитительно холодному камню.

* * *

Уже совсем стемнело, когда скала, вдоль которой они поднимались, неожиданно расступилась, открыв слева узкий, едва заметный проход.

Профессор заметил его потому, что давно ожидал чего-то в этом роде, а Клаус, окончательно выбившийся из сил, – потому что именно в тот момент решил снова прислониться к гладкой каменной стене и немного передохнуть.

Клаус тихо ойкнул и исчез в темноте, более темной, чем окружающие их сумерки.

Потом из щели показались его ноги, видимые благодаря толстым белым носкам, купленным у уличного торговца в Катманду и якобы обладавшим многочисленными целебными и защитными свойствами.

Ноги слабо шевелились.

Профессор снял с себя поклажу, нагнулся и заглянул в щель.

– А здесь неплохо, – услыхал он голос Клауса, – уютненько и не дует. Тесновато, правда…

– Встать можешь?

– Попробую.

Из темноты послышалось сопение, кряхтение, потом в щель втянулась левая нога.

– Быстрее!

Что-то в голосе профессора заставило Клауса поторопиться.

Он подобрал под себя обе ноги и встал.

Профессор тут же протиснулся к нему и принялся тянуть за собой рюкзаки.

– Отойди подальше! – велел он Клаусу, и тот снова послушался, ворча:

– Не так-то это просто – отойди, правильнее сказать – отлезь… или отползи.

– Тихо! – воскликнул профессор и замер.

Клаус замолчал.

Сначала ничего не было слышно, потом, через несколько секунд, раздался тихий свист. Через минуту он стал выше, тоньше, пронзительней, поднялся до такой высоты, что у Клауса заныли зубы, и наконец оборвался.