– Что, уже не узнаешь? – спрашивает в ответ Клинт.

Я запинаюсь, не находя, что ответить, а он отступает обратно в здание.

И вот я стою тут одна и моргаю, глядя на громадное чудовище, разрезающее теплое сияние сумерек и кидающее на мое лицо холодную тень. Я закрываю глаза, зажмуриваю веки, как во время особенно кровавой сцены в ужастике.

Когда я размыкаю ресницы, кольцо все еще угрожающе нависает надо мной. Страшная сцена еще не закончилась.

В ресторане начинает играть музыка. Бас-гитара Брэндона громыхает, вибрируя сквозь кирпичные стены, и сочится в теплоту раннего вечера. А это кольцо продолжает отбрасывать тень на все, что я потеряла.

Внезапно я чувствую сильный голод, однако мне нужен не ужин, а избавление. Билет в мир, где мне не пришлось бы постоянно ощущать груз своего прошлого.

Моей руки касается что-то холодное и влажное. Когда я поворачиваюсь, лицо Клинта загораживает не только кирпичную стену ресторана, но и весь миннесотский пейзаж.

Он так близко, что я почти ощущаю запах летнего солнца на его коже. Он так близко, что его губы только в паре сантиметров от моих. Если я чуть-чуть наклонюсь вперед, они соприкоснутся. Если я сделаю вид, что падаю, то смогу попробовать его на вкус…

– Вот, – говорит он, выхватывая меня из пучины мыслей и снова касается моего предплечья заиндевевшей кружкой. Вторую он держит в другой руке.

Я встряхиваю головой. Что с тобой не так, Челси? Почему ты думаешь о губах какого-то постороннего парня, когда Гейб дожидается тебя дома? Тебе никогда такое и в голову не приходило. Никогда.

Наверно, мне просто надо присесть, но я отчего-то стою, застыв. Лицо Клинта так близко, что я могу разглядеть тени от ресниц на щеках.

– Папиного изготовления? – спрашиваю я, только для того, чтобы что-нибудь сказать, и опускаю взгляд на белую пену.

Клинт прикладывает палец к губам и шикает на меня.

– Он меня прикончит, если узнает, что я их взял, – признается он.

Я киваю, соглашаясь молчать, и он поднимает свою кружку.

– За что пьем?

– За твой улов, конечно. Первое место нужно отпраздновать.

Я стукаюсь о его кружку своей и прихлебываю. На моем языке остается легкий малиновый привкус, похожий на новую любовь: яркая сладость нового чувства, приправленная кислотой сомнений.

Мой взгляд спускается на мускулистые руки Клинта, на выпирающие из-под шорт икры.

– Ты спортсмен, – говорю я.

Его лицо становится мрачным, как самое горькое поражение.

– Нет.

– Да точно. «Первое место нужно отпраздновать»? А все эти фотографии в ресторане. Сплошной хоккей.

– Нет, – говорит Клинт, будто собаку дрессирует. Нет, которое на самом деле значит «Заткнись. Слушай мою команду».

Не сказать чтобы мне нравилось, когда мне приказывают. Но в голосе Клинта звучит что-то другое. Печальная нотка, которая заставляет меня передумать.

Между нами ледяной глыбой застывает молчание. Но мне хочется смотреть на Клинта напрямую, а не сквозь плотный слой грубого холода. Я начинаю лепетать, забрасывая его вопросами, как подающий игрок с завязанными глазами бросал бы мячи.

– Ты заметил, пока был внутри, как восхитительно он двигается? Ну, Брэндон? – спрашиваю я.

Мой брат не просто покачивается, когда играет на басу; он в буквальном смысле слова кидается из стороны в сторону, выворачивая ноги, словно в него вселились духи всех давно почивших панк-музыкантов, когда-либо надевавших шипованный ремень для гитары.

– Да уж, это он от души, – соглашается Клинт.

– Ну, а то. Сегодня, наверно, он еще спокойный, потому что поет.

Клинт наконец улыбается:

– Если это называется спокойным… – Он замолкает и качает головой. – Хотя, знаешь, если серьезно, он и правда меня удивил. Отлично играет. И голос не плохой.

– Для такого зубрилы? – заканчиваю я его фразу, не подумав. Тон у меня такой, будто моего младшего братишку обидели. Глыба льда между нами тут же вырастает в огромный айсберг.

У всей этой сцены есть какая-то странная подоплека. Дело не только в этом холоде… Похоже, отношения между нами уже испортились. Будто нам обоим есть что прощать друг другу, что совершенно нелепо. Мы же только познакомились.

– Я не это имел в виду… он не… – пытается извиниться Клинт.

– Я знаю, – машу я рукой и сажусь за обшарпанный столик. – Забудь. Наверное, мы просто проголодались.

Коронное блюдо Клинта, сказала его мама. Сомневаюсь, чтобы кому-нибудь еще пришло в голову сочетать все эти продукты: луковые кольца, жареные креветки, ребрышки-барбекю, тушеная фасоль, капустный салат, свежий хлеб. И соленые огурцы. Огурцы заполняют собой все свободное пространство на тарелке, раскрашивая ее зелеными пятнышками. Я кладу в рот креветку в кукурузной панировке, но меня немного тошнит. Дело не в кулинарных способностях мамы Клинта; она-то как раз отличный повар. Но от нервов у меня пропадает аппетит. А присутствие Клинта вселяет в меня настоящую панику. Я даже во время экзаменов так не переживала.

Вдобавок к этому рядом с рестораном явно находится какое-то болото. С веранды его не видно, потому что оно загорожено пролеском, какие растут рядом с нашим городом вдоль шоссе. Но я уверена, что от наших ржавых стульев рукой подать до какой-то речушки, ручья или одного из десяти тысяч озер Миннесоты. В общем, дело в том, что я чувствую этот мерзкий летний запах, будто водоем вспотел от жары. Я всасываю воздух большими глотками, пытаясь успокоиться, и гнилостный запах перемешивается со вкусом пищи у меня во рту. Горечь, как от забытого дня рождения.

Молчание растягивается и становится опасным. Неловкая тишина между нами – точно струна на бас-гитаре Брэндона. Еще один поворот колка – и наше вымученное празднование разорвется напополам.

Клинт, видимо, тоже это чувствует. Он отодвигает тарелку и говорит мне «пошли».

Я не знаю, куда мы идем, но я рада: где угодно будет лучше, чем здесь.

Клинт запускает руки в высокую траву. Я в ужасе – правда буквально в ужасе — когда он поднимает с земли большой оранжевый шар.

– Что ты делаешь? – рявкаю я, когда он ударяет истертым мячом о землю. Медленно, очень медленно, Клинт кидает мяч мне. Тот ударяется о бетон и прыгает мне навстречу.

У меня срабатывает инстинкт: я вытягиваю руки и ловлю мяч. Боже правый, я ловлю его; он ударяет мне в ладони, и я чувствую шершавое покрытие. Со времени того броска крюком я ни разу не прикасалась к мячу. Я машинально подношу мяч к носу и нюхаю. Он пахнет чем-то живым; пахнет землей. Как обычно.

– Покажи мне, на что ты способна, – говорит Клинт и, опустив руки, хлопает в ладоши.