Прошла уже неделя каникул. Еще одна пирамида песка в еще одних песочных часах.

Может, папа прав. Может, я опять впустую трачу время. (Наблюдать за птицами? Вряд ли они с мамой имели в виду что-то такое, когда говорили о приключениях. Но у меня же есть свои причины, сотни причин. Правда же?)

Я начинаю слегка дрожать, когда понимаю, что Клинт направляется ко мне. Может, он пока еще не убедился, что я самая страшная зануда на свете? Может, он бросил своих байдарочников, чтобы мы могли провести день вместе? От этой мысли внутри меня обжигает волнением.

За моей спиной Брэндон громыхает чехлом от гитары по дверному проему. Я подпрыгиваю и теряю из виду копну черных волос вдали.

– А работать им точно не надо? – спрашиваю я.

Брэндон совсем оккупировал Грега и Тодда, все репетирует и репетирует. Я стремительно убираюсь с его пути, пока этот долговязый тощий увалень мечется по крыльцу и сбегает по ступенькам, ударяя гитарой по перилам и чуть не шарахнув меня по голове.

– Мы репетируем между их рыбалками. – Брэндон так взволнован, что ему приходится переводить дыхание посередине фразы. – Кстати, Грег договорился, что мы выступим сегодня вечером. Шикарная площадка!

– Где? – хмурюсь я и кричу ему в спину. – Вы вернетесь в «Заводь»?

Надеюсь, он не испортит мне вечер, если мы с Клинтом позже забежим в ресторан перекусить.

Что с тобой, Челси? Забыла, какое письмо только что отправила своему… бойфренду? А?

– Брэнд! – кричу я снова, но он уже ушел слишком далеко (чехол теперь бьет его по ногам) и меня не слышит.

– А ты-то куда? – Кричу я маме вслед. Она семенит за Брэндоном.

– Духовка в коттедже никуда не годится, – небрежно бросает она через плечо. – Шеф-повар Чарли разрешил мне занять кухню в главном здании, а я за это научу его делать приличное тесто для пирогов.

– А ты не думаешь, что шеф-повар уже знает… – начинаю я.

– Шеф-повар не значит пекарь. Вы с Клинтом что-нибудь придумали на сегодня?

Очень надеюсь…

Я снова смотрю на экран компьютера и понимаю, что в прошлый раз не прочла постскриптум к письму Гейба: Когда почувствуешь, что разлука длится невыносимо долго, написал он, просто поищи в небе звезду Челси Кейс. Я тоже буду смотреть на нее.

Что-то я не в настроении страдать от чувства вины. Я выхожу из своего аккаунта и снова поднимаю бинокль. Я с легкостью снова нахожу черноволосую голову. Хм, похоже, он так и продолжает сжимать челюсти с той самой прогулки за орхидеями. С каждым шагом его плечи покачиваются. По бурой тропинке он направляется прямо к четвертому коттеджу. Я опускаю бинокль, чтобы разглядеть его стройную фигуру, и вспоминаю, какое тепло разлилось по моим ладоням, когда я обняла его на террасе перед рестораном, вызывая на танец, как на дуэль.

Что-то в нем есть такое. Он горячее, чем руль моей машины в августе. Он обжигает меня каждый раз, когда я подхожу достаточно близко, чтобы прикоснуться к нему. Но, продолжая аналогию с нагретым на солнце рулем… если хочешь куда-то приехать, нужно перетерпеть жар. К тому же, иногда обжечься – это даже приятно.

Я вздрагиваю. А эти мысли у меня откуда?

Откладываю бинокль и нетбук. Надеюсь, по моему виду не заметно, что сердце у меня атакует грудную клетку изнутри.

– Только что видел твоего отца в главном здании, – говорит Клинт. Его выцветшие походные ботинки остановились у самого края нижней ступеньки. – Мне кажется, я убедил его поиграть в гольф у Оак-Харбор. Он аж весь загорелся.

Стоит ему упомянуть отца, как я представляю, каково бы это было – отдохнуть здесь прошлым летом. Представляю, как папа сидел бы рядом со мной на ступеньках коттеджа, как болтал бы с Клинтом, будто забыл, что ему уже не восемнадцать, и время от времени вставлял в разговор словечко «клево». Судя по тому, как часто оно срывается у него с языка, других слов в школе он вообще не употреблял. Но со времени несчастного случая я ни разу не слышала, чтобы он назвал что-то клевым. Ну, наверное, он прав, клевого в нашей жизни осталось не так уж и много.

Я чувствую, как напрягаюсь; мое тело так окаменело, что его легко принять за кирпичную стену.

– Некоторым людям это дается тяжелее, – внезапно говорит Клинт, нарушая неловкую тишину. – Думаю… думаю, твой отец сильно переживает… из-за всей этой истории с баскетболом.

Я хмурюсь. Я тоже не очень-то в настроении обсуждать «всю эту историю».

Но Клинт вытягивает руку как раз тогда, когда я собиралась объяснить ему, как он неправ.

– В «Заводи»… Когда ты сказала, что я спортсмен, ты была права, – признает он. – Я был спортсменом. Играл в хоккей. Когда мне пришлось уйти из спорта, то моих… моих близких это огорчило почти так же, как меня самого.

– Ага. Правда, знаешь ли, я видела твоих близких, – бормочу я. – Они по крайней мере разговаривают с тобой. В отличие от него.

– Ну да. Наверно, можно сказать, что мы всегда были довольно близки, – признает он. – Единственный ребенок, все такое…

– А что случилось? – спрашиваю я и чувствую, как желудок у меня проваливается в пустоту, как лифт с оборванным кабелем. Неужели он тоже?! – У тебя была травма?

– Можно и так сказать.

– Во время игры?

– Нет. Мне не… мне необязательно было бросать хоккей. Физически я не пострадал. Не как ты. Но я больше не мог играть на том же уровне, что и раньше. Я пытался, но мысли у меня разбредались, я не мог сосредоточиться. И мои соперники были сильнее. Или избегали меня на льду, что, наверное, было еще хуже. Словно меня даже не было на площадке. Словно я не был частью команды. Меня игнорировали. И я решил, что больше никакого командного спорта. Не только хоккея. Вообще любого. Я до сих пор много упражняюсь, но единственная битва, которую мне приходится выдерживать – это с особо крупными рыбинами.

– Лучше пусть запомнят тебя, когда ты был на пике своей формы.

Он пожимает плечами и кивает:

– Да, что-то вроде того.

Я пытаюсь представить, что было бы, если бы я повредила бедро, но не так сильно, как на самом деле; если бы мне разрешили выходить на площадку, но я бы обнаружила, что играю только вполовину так же хорошо, как раньше. Как болельщики бы проходили украдкой к выходу посередине игры. Каково бы это было – бегать к почтовому ящику и находить в нем только телефонные счета; проверять электронную почту – а там только сообщения от Гейба. Никаких новостей о стипендиях для спортсменов. Никаких мотивационных писем. Если бы сердце мое не просто разбилось? Если бы каждый день по его осколкам колошматил молоток разочарования. Каждый день.

– Венерин башмачок, – говорит Клинт, показывая на фото орхидеи, которое я загрузила на мамин нетбук. – Потрясающий снимок.

Он смотрит на меня. Его взгляд торопливо блуждает по моему лицу – так же, как пальцы в спешке шарят по ящику стола, когда в доме выключился свет и пытаешься найти батарейки для фонарика. Я чувствую, как волнение во мне готово перелиться через край. Так не смотрят на девушку, если она совсем не интересует в романтическом смысле. Но Клинт трясет головой, прокашливается и снова тычет в экран.