Возможно, всему виной пустыня, где после проведенных ядерных испытаний у человека развились мутации; пустыня сотворила доселе невиданные формы рода людского, в которых жизнь пародировала миф или стала им. Меня затрясло, побежали мурашки по коже, хотя в целом я еще плохо понимал происходящее.

Матерь ежедневно вглядывалась в мое нутро, подсвечивая себе налобной лампой, и вскоре заверила, что яйцеклетки в новых яичниках созрели. Мне разрешат одну контрольную менструацию; а спустя четырнадцать дней, как она закончится – самое благоприятное для зачатия время, – меня оплодотворят.

– Я не готов стать матерью! – рыдал я в отчаянии от своей биологической беспомощности, однако и Матерь, и София лишь посмеивались, хотя, надо отметить, вполне добродушно.

Можно сказать, что в тот момент я в буквальном смысле раздвоился; мое перевоплощение было и идеальным, и с изъянами. Восприятие новой Эвы текло по двум каналам: ее плотскому и его умственному. Через некоторое время ощущение, что это тело принадлежит Эвлину, стало, конечно, исчезать, зато Эва оказалась существом без воспоминаний; она страдала амнезией, чужая в этом мире и в своем теле. Не то чтобы она все забыла; нет, скорее, у нее не имелось воспоминаний. Совсем никаких, кроме кучи Дев и кучи Младенцев, лисицы, с любовью теребившей материнской лапкой ухо детеныша, и бурых кадров старого кино, демонстрирующих тень укутанного печалью лица. («Одиночество и грезы, – сказала Тристесса. – Вот что выпадает на долю женщины».)

Вечерами невозмутимая София, почти неизменно сухая и отстраненная, водила меня гулять по песчаным коридорам.

Она показала операционные, где команда женщин работала над проектом моего нового обличья, созданного на основе общего мнения о физическом образе идеальной женщины после продолжительного изучения СМИ и нарисованного здесь, в прекрасно оборудованной мастерской, где Матерь впоследствии его одобрила. К стенам кнопками были пришпилены те лица, которые я мог иметь, если бы стал брюнеткой или рыжей, выше или ниже, или поуже в бедрах. Над чертежными досками корпели одногрудые женщины; дайте им в руки еще одного заплутавшего в пустыне бедолагу, и они произведут еще одно непорочное зачатие.

София показала мне лаборатории, где делали синтетическое молоко и химические лепешки, где с помощью центрифуги вырабатывали белок из продуктов нефтепереработки и стругали из древесины овощные суррогаты. Днями и ночами круглые конструкции, зависшие под землей, под песчаной поверхностью, издавали тихий гул, словно ульи с довольными пчелами. Солнце служило здесь источником энергии; ее поглощали из песка. Чтобы получить воду, перерабатывали мочу. София провела меня по благоухающему производству, мимо блестящих стальных резервуаров и стерильных фильтров.

И все эти знания служили богине! Все эти женщины специально посвятили ей жизнь! А женщин здесь было много, очень много; они бесшумно передвигались, с одной грудью и особым выражением в глазах – выражением удовлетворенного кальвиниста, который знает, что обрел божий дар.

Ровно в полночь они выходили из потайного люка в песчаном бархане на военную подготовку, и как только Эва была готова держать пистолет, ей велели присоединиться. Упражнения занимали добрую часть ночи и включали не только стрельбу по мишеням и работу со взрывчаткой, ядерным стрелковым оружием и снарядами ограниченной дальности, но и штыковую атаку, штурм оборонительных сооружений и прорыв сквозь баррикады, наскоро наваленные из колючего кустарника и колосьев. Мы были готовы ко всему. По завершении таких учебных боев женщины шли торжественным маршем, и по их телам струилась кровь, а кожа на изодранных конечностях висела лохмотьями. По словам Софии, когда Колумб со своими спутниками впервые высадился на земли Нового Света, на них напали женщины-лучницы; асимметричные амазонки Матери возродили древний героический архетип, обнажаясь словно индейцы, тренировки которых Джон Уайт зарисовывал в своем флоридском альбоме. Но у Эвы не ладилось с оружием, над моими корявыми выстрелами смеялись и подтрунивали: «Совсем как мужчина!»

Какова была цель у этой маленькой армии? Неужели, как только от своей непорочной Матери в первый день Начала нового времени родится мой ребенок, штурмовые отряды Матери налетят на приходящие в упадок города, воцарятся магия и тоталитарный режим, время замрет и все фаллические крепости будут разрушены? Я заподозрил именно такой исход, хотя мне никто вообще-то такого не говорил и в таких красках не расписывал. Честно сказать, я сам настолько озаботился собственным перевоплощением, что большого количества гипотез по данному вопросу не строил. Я знал, что София, когда не приглядывала за моим телеобучением, проводила все время в комнате, где на стенах висели размеченные флажками карты; знал, что Матерь проявляла удивительную заинтересованность блокадой Гарлема. И не мог понять почему… а может, не хотел понимать.

По окончании тренировки женщины не спеша гуляли при свете луны и дышали свежим воздухом, исключительно благопристойно беседуя друг с другом; посмотреть на манеры, так истинные леди. К моим чувствам бывшего мужчины они относились с тактом и уважением – на деле даже излишним. И патронировали – или правильнее матронировали? – меня немилосердно. Их великодушная, почти слащавая рьяная дружба, благородный, пусть и подковыристый способ донести, что мне простили то неприличное состояние, в котором я находился ранее, вкупе с речами Матери и непрерывной перестройкой моей личности в условиях двойного стресса – заметного физического изменения и внутреннего программирования – полностью выбили меня из колеи. Я ощутил, что надвигается срыв.

София научила меня ходить по-женски в туалет, правильно выполнять пару-тройку естественно необходимых действий, расчесывать и заплетать волосы, подмываться, не забывать про подмышки и все в таком роде. Однако порой она смотрела на меня с тревогой, ведь я оказался косоруким учеником – да, София, над методами программирования еще нужно поработать… чтобы стать настоящей женщиной, мало считать себя Мадонной с картины Рафаэля! А потом непомерная боль, словно удар по почкам, ознаменовала первую менструацию. Я окунула палец в насыщенно-бурую кровь и не в силах была поверить, что это сочится из меня, но остановить ничего не могла, – источник залегал глубоко внутри, как символ моей функции, и волеизъявление тут не работало. Теперь я осознала, что изменение окончательное, и волей-неволей придется влезть в девчачью шкуру; нравится мне или нет, надо каким-то образом научиться в этой шкуре жить.

Тем временем София вела обратный отсчет, от которого бросало в дрожь – четырнадцать дней, тринадцать, двенадцать, одиннадцать, десять… всего десять дней девичества, всего девять дней до запланированного оплодотворения, а теперь всего восемь. Я не представляла себе жизни за пределами той даты, что установили для зачатия. Материнство страшило меня, как и любую женщину по рождению. Что делать, я не знала, однако, в конце концов, отчаяние придало храбрости. Последний день. Завтра, рано утром, мне придется спуститься вниз в операционную, в белой простыне… уже завтра!

София проследила за тем, чтобы я вовремя легла спать; мне по-прежнему требовался укол снотворного, но в процедурную меня не отпустили, побоялись, что со страха пойду на попятную. Конечно, мне все еще не доверяли, однако и мысли не допускали, что я по дурости сбегу в пустыню без еды и воды на крохотном пескокате, у которого заряда батареи лишь на сорок миль… Я сказала Софии, что иду в уборную. И бросилась вниз по мышиному лазу, потом вверх по гладкому наклонному коридору, мимо изолированных опочивален, в которых сонные жрицы готовились отойти ко сну. Пескокаты поджидали на парковке. Мне повезло; кто-то недавно вернулся из дозора и необдуманно оставил машину у двери, ведущей в пустыню… а саму дверь не закрыл!