Зиро не позволял нам чистить свиней; он почитал их лишь потому, что они были грязные. Покрытые навозом, свиньи воняли как выгребная яма, зато валялись по всему дому как венец творения, и в их крохотных глазенках мерцал злой умысел. Зиро давал свиньям свободу, которую забирал у жен, и свиньи пользовались ею по полной, издевались немилосердно. Когда мы приносили им полные ведра еды и наливали ее в корыто, они часто сбивали нас с ног; мы падали головой вниз в испускающую пар кипящую жижу. Когда мы несли чистое белье с сушилки, они кидались нам под ноги, и мы вместе с ношей падали – шлеп! – в свежайшую лужицу поросячьего дерьма. Потом приходилось отскребать себя дочиста под ледяной водой из водокачки и делать всю работу заново. Бетти Луэлла рассказала, что как-то раз свиноматка решила опороситься в женской спальне, прямо на ее матрасе, и Зиро приказал Бетти поработать акушеркой, словно свинья – настоящая женщина. Пришлось таскать горячую воду, утешать эту тварь, при этом все случилось в ночь субботы, и Бетти Луэлла лишилась еженедельного свидания с инструментом Зиро, поскольку присматривала за роженицей.

Но если свиньям разрешалось делать что душе угодно, то от гарема Зиро требовал полного повиновения. Хотя «повиновение» не совсем подходящее слово; женщины соглашались на все добровольно, словно знали, что порочны и потому заслуживают страданий.

По утрам, когда первые лучики рассвета проскальзывали сквозь шторы, закрывающие разбитые окна, Бетти Луэлла, или, если был ее черед спать с Зиро, следующая за ней по возрасту девушка скатывалась с тюфяка, на котором мы спали вповалку, и шла к колодцу, чтобы притащить воды для кофе; тихонечко выгоняла из кухни пробравшуюся туда ночью свинью – слишком громко мы прогонять их не могли, иначе Зиро услышит и побьет. Скрип древней колонки будил остальных; мы вставали, чтобы настругать щепок, развести огонь в печи и сходить за куриными яйцами (заодно погреть замерзшие ладони в перышках, хранящих тепло кудахчущих тел). Потом кто-нибудь из нас пек блинчики из овсяной муки, которую выскребали из прохудившегося мешка на кухне, а другие подавали священным свиньям роскошные кушанья.

Мы доверху заставляли поднос завтраком для Зиро; ровно в восемь по часам с кукушкой дверь в его комнату распахивалась, и та жена, что провела с ним ночь, выходила, забирала поднос и прихватывала миску с рубленым мясом для ищейки. Каин заскакивал на кровать, едва из нее вылезала девушка, и первый прием пищи совершал в кровати, вместе с хозяином. А жена, терявшая свои привилегии с наступлением утра, завтракала на кухне с остальными. Трапеза завершалась, когда Зиро звонил в колокольчик, подзывая кого-нибудь, чтобы забрали поднос.

Ему доставляло несказанное удовольствие заставлять нас проглатывать завтрак практически не жуя; только мы садились, как звенел колокольчик, времени едва хватало на то, чтобы сунуть в рот печенье. Если мы не успевали поесть, то ходили голодными до обеда, потому что перекусывать между основными приемами пищи Зиро запрещал, угрожая поркой.

Бетти Луэлла и Мэриджейн теперь обе шли под номером Семь, поэтому им выпала завидная доля устраивать Зиро влажное обтирание. Они намыливали и распределяли пену по его спине, груди и подмышкам, а потом отворачивались к стене и созерцали изображение Тристессы, пока он стягивал кожаные штаны и сам быстренько протирал интимные места. Скрывал он при этом не свое причинное место, а ампутированную культю. Когда Зиро был помыт, расчесан и полностью, кроме ботинка, одет, он садился на вращающееся кресло, словно на трон, а мы шли к нему гуськом, одна за другой, и целовали его босую ногу. Он лаял, или хрюкал, или пищал, или мяукал на нас, потому что, за исключением чрезвычайных обстоятельств, общался с женами исключительно на языке животных, и отвечать ему следовало так же. Если ему не нравился тон ответа, он немилосердно хлестал виновницу кнутом из телячьей кожи. Поэтому первые слова каждое утро мы произносили на языке, который сами не понимали; а он понимал. Или делал вид, что понимал; в принципе, одно и то же, ведь заправлял всем Зиро и его слово было законом. А он проверял, как мы понимаем его и как мы, общаясь с ним, понимаем друг друга.

Обцеловав его одинокую ногу, мы приступали к своим делам.

Дом Зиро окружал щербатый забор, и тот участок, что лежал внутри – садик – мы, девушки, поливали ежедневно, таская от колодца полные до краев ведра. Увлажненная земля становилась достаточно плодородна и дразнила окружавшую нас засушливую пустыню, принося роскошный урожай фруктов, конопли и овощей, которые под безжалостным солнцем созревали мгновенно.

Мы ухаживали за домашними животными. В кузове дешевого грузовичка «Форд», сломанного и брошенного в пыли задолго до того, как старшая из нас появилась на свет, жили куры, а по дворику разгуливали похожие на дьяволов козы с черной шелковой шерстью и рогами, завитки которых ниспадали почти на глаза. Заходить в сад козам строго воспрещалось, и если кто-то из девушек, замешкавшись, пропускал козу поживиться на грядке с фасолью или на участке с капустой, то провинившуюся Зиро колотил, а козу отправлял на тот свет броском ножа. Тогда мы несколько дней имели редкое удовольствие полакомиться тушеной козлятиной, но поскольку у девушек отсутствовали резцы, мясо приходилось разваривать до пюреобразного состояния. Потом шкуру козы выделывали, и у нас появлялось еще одно одеяло. В процессе обработки шкуры висели на солнце там, где обычно выкладывали белье, добавляя смрада к непотребной вони свиных экскрементов. Козы давали нам молоко, и мы иногда предпринимали злосчастные попытки изготовить сыр; к сожалению, ни разу не вышло, всегда заводились личинки.

А еще мы мыли краденые авто, которые Зиро хранил за забором позади дома, словно ухоженное стадо тягловых тварей, стирали одежду, готовили еду. Раз в неделю, в среду, по двое на машине выезжали охотиться за отбросами в городской супермаркет за тридцать трясучих миль; поэтому наша домашняя еда, которая состояла из овощей, крупы, яиц, козьего молока и редкой роскоши – куриного или козьего пюре, дополнялась содержимым мусорных контейнеров с испорченной едой и объедками; мы находили баки на бетонной разгрузочной платформе перед задним входом, откуда их забирали на свалку. Связки зеленых бананов, пачки с жилистым салом, размякшие брикеты мороженого, заграничный сыр в целлофановой обертке с изгрызенными мышами краями, редкие вкусности, горгонзола, бри, грюйер; пачки масла, самую малость прогорклого… из огромных пластиковых контейнеров, как из рога изобилия, расплескивалась протухшая роскошь. Подчистив мусорные баки, мы покупали для Зиро и его пса мясо в мясном отделе. Мы-то ели то же, что и свиньи, а наш хозяин и его ищейка Каин три раза в день получали свежее мясо, причем девушки честно платили, из наличных, которые зарабатывали, приторговывая своими прелестями в Лос-Анджелесе. Тем летом все семеро работали в городе проститутками три месяца, чтобы накопить достаточно денег для полноценного питания на зиму для Зиро и его любимца.

К концу зимы, по их убеждению, города вскроются, как гнойники. Тогда они спрячутся на своей укрепленной ферме и, пока не улягутся беспорядки, будут жить за счет собственного производства. Во время гражданской войны Зиро наконец найдет убежище Тристессы, изнасилует ее и, конечно, убьет, что вернет его мужской силе былую мощь. Я прекрасно понимала, что все его бешеные вопли летели в адрес Тристессы, но при этих словах мое сердце останавливалось. Паранойя затмила ему разум. Неизменные свистящие, которые он издавал в кульминационные моменты ярости, готовы были превратиться в ее змеиное имя, словно он выплевывал ее в бесплодных оргазмах. Возродив убийством свою фертильность, Зиро нагрянет на вертолете в Лос-Анджелес, где они смогут взять из витрин-морозилок все, что душа пожелает, не заплатив при этом ни цента; они станут жить в пентхаусе в заброшенном городе, день напролет смотреть цветной телевизор и заново начнут заселять внезапно опустевший континент, где не останется никого, кроме рода Зиро.