Человек, который начал войну, хотя и не желал ее. Теперь в отставке… но влияние убавилось ненамного.

Тяжелое гудение слышно сквозь любые трубы. Знакомое гудение. Берте вспомнился отцовский полигон. Что-то следовало сделать или сказать, но ту секунду, что оставалась до удара, она так и простояла, глядя, как перед ней смыкаются мужские спины. Берта всего и успела — вскинуть к лицу руки. Спустя мгновение — звенящий хруст стекол.

Миг — и остались пороховая гарь да холод, что рвется в разбитое окно. Некоронованная царица Юга копается в окровавленной руке мужа золоченым перочинным ножичком… вынимает занозу?

— Берта, отвернись…

Поздно. Отвести глаза она не успела. Кровь… Сознание попыталось устоять, но так и померкло — на позиции. Чьи руки ее подхватывали? Наверное, русского, потому что водой в лицо брызгал Норман. Отчего-то запомнилось его дурацкое обещание привезти десять галлонов нашатырного спирта.

Потом — провал. До самой воронки. Ветер цепляется за платье, норовя сбросить в яму, на месте которой утром стоял дом. Красивый, кирпичный, в три этажа. Беленые ставни, плющ вокруг парадного… Теперь — ничего. Даже голых стен без крыши и перекрытий, как бывает после корабельных мортир. Даже печной трубы — эти остаются после большинства пожаров. Ничего. Только вал из грязи и мусора, а внутри яма, глубже любого подвала. Нет смысла раскапывать.

У воронки стоит отец. Рядом — фигура в сером, золотой галун на рукавах — офицер из форта. Фигура в темно-зеленом — русский. Фигура в черном — Норман.

— …бомба, — вещает отец, — в пересчете на пироксилин больше тысячи фунтов. Пересчитывать на черный порох у меня желания нет… Да и серой не воняет. Душок, скорее, азотистый. Так что, скорее всего, двадцать дюймов.

— Двенадцать? — с надеждой переспрашивает артиллерист.

— Двадцать. Никак не меньше.

— Тут кто-то жил? — русский рассматривает воронку, в которой ветер шевелит обрывок ткани. Кажется, такого цвета были шторы на окнах…

— Семья. Старик с невесткой, трое внуков. Сын воюет в Виргинии. Ему напишут.

Час спустя над крышами вознесся еще один столб из дыма и пламени. Еще через час — третий. Четвертый поднялся в гавани. К тому времени Берта успокоилась и принялась за дело, надеясь хоть немного сократить грядущее ночное бдение. Падающий на город гром отмечал часы, но не заставил поставить ни единой кляксы.

— Берта, ты слышала? Очередной снаряд разорвался на дороге, как раз запруженной беженцами. Несчастные! Еще несколько минут, и они были бы в безопасности. Это ужасно! Ужасно!

Услышав новость, Берта подняла голову и отложила перо.

— Ма-а? Да, жалко. Но — поделом. Нечего бегать. Мы люди, а не крысы.

— Горацио тоже не хочет уезжать… И в форт переселяться — тоже. Но почему?

— В форт… Ма-а, на свете нет человека, что разбирался бы в пушках лучше, чем отец. Если он не затолкал нас в самый глубокий каземат, это может означать одно: куда бы бомба ни попала, спасения нет. А попасть она может куда угодно. Янки совершенно не целятся. То ли не могут, то ли не хотят.

— Но почему нельзя уехать?

— Сначала уедем мы. Потом вывезут завод. Потом уйдут солдаты. А потом янки просто перетащат свою громыхалку. Нет уж! Будем жить, как жили. И надеяться, что наши мужчины уберут эту штуку. Сколько бы дюймов в ней ни было!

Ближе к вечеру явился отец — со стрельбища, и брат Дэниэл — с броненосца. Оба довольны.

— Придется терпеть обстрел, — сообщил отец с торжеством.

— Но недолго, — уточнил брат.

— Вы нашли пушку?

— Трудно было не найти — над островом Моррис встают дымки. Зря мы его сдали в сентябре. Теперь придется брать обратно.

— Придется похлопотать, — пожал плечами брат, — зато потом отоспимся. И хорошо бы уговорить русских. Втроем веселее: мы, «Невский» и «Чикора».

— Но у них же нет брони! И пушек…

— Будут. По крайней мере, пушки.

Неяркие зимние дни сменяются непроглядными ночами, над фарватером по утрам висит непроглядная мокрая пелена. Рай для блокадопрорывателей! Формально можно было бы снимать блокаду: вывезти испанского консула на внешний рейд, официально составить протокол о том, что кораблей блокады не видно в течение суток… Увы, речь идет уже не о блокаде: город официально осажден и бомбардируется. Взрывы гремят, как метроном. К ним привыкли, иные часы по разрывам бомб проверяют. И анекдоты рассказывают:

— Хорошие ли артиллеристы янки?

— Очень хорошие! Попасть в женщину или ребенка куда трудней, чем в верфь или завод…

Страх отступает перед смехом. Перед гневом. Перед заботами. Чарлстонцы не молятся, чтоб чаша миновала, только исполняют долг старательней, а живут — ярче. Балы, гремящие на улицах военные оркестры, обеды и ужины. Обычное гостеприимство превратилось в вызов врагу. На неприятельские снаряды Чарлстон отвечает ароматным дымком кухонь.

Но больше всех чадят броненосцы конфедеративного флота, «Палметто Стэйт» и «Чикора». Недавно мирно парившие на позициях, корабли словно с цепи сорвались. На внешнем рейде от темна до темна продолжается тяжеловесный таранный балет. Пожалуй, именно в эти дни вкус чарлстонцев поменялся бесповоротно. Их сердца изменили белокрылым парусникам, еще недавно — пока гавань не покинул последний русский клипер — казавшимся олицетворением удали и морского умения.

Теперь место парусов заняли чернильные плюмажи над трубами, скошенные вперед и вниз носы, заваленные внутрь стены казематов. На полном ходу корабли зарываются носами в волны, но вода бессильно стекает с выгнутых, как спина недовольного кота, палуб. Это вам не северные мониторы! Созданные на пределе возможностей государства, броненосцы Конфедерации действительно красивы — красотой, что порождает утилитарное стремление конструктора выжать до донышка каждую тонну водоизмещения, каждый дюйм брони или орудийного калибра, каждую лошадиную силу.

Броня тонковата? Что ж, на то есть рациональный наклон. Пусть круглые ядра дульнозарядных орудий рикошетят, словно бильярдные шары. Маловат калибр орудий? Зато они нарезаны и стянуты тремя стальными кожухами каждое. Снаряды невелики, но злы, да и стрелять можно так часто, как получится. За два года войны ни одну семидюймовку Уэрта еще не разорвало. Чего никак не скажешь об орудиях федеральных, с ними главный вопрос не в том, разорвет ли их, а в том, на котором выстреле. К сожалению, Северу не приходится экономить ни пушечный металл, ни-канониров.

Для ближнего боя у «Пальметто Стэйт» есть и главный калибр, снятый с потопленного в прошлый штурм монитора янки. Этот стреляет редко, но может неплохо предварить удар главным оружием близнецов: тараном.

В нанесении удара они и тренируются, кружа вокруг своей увеличенной копии. «Александр Невский» выполз из дока. Совершилось обратное превращение: бабочка стала гусеницей. Бывший фрегат не похож на отчаянную белоснежную птицу, что нанесла первый удар федеральному монитору. В обновленном корабле не осталось ничего хрупкого. Это больше не морской странник — это боец, что вправе поучать южных коллег. Он раз вступил в безнадежный бой — кровь текла по палубам, — но победил. Именно тараном.