Черные, белые, азиаты и все помеси между ними, несмотря на многообразие оттенков кожи, мало отличались выражением лиц, на которых читались скука и злость, злость и скука и зачастую страх.　

Иногда Вэл представляла, как выпрыгивает из машины и бежит прочь от матери, исчезая в темной опасной толпе и отдаваясь на милость их мира, но она слишком боялась... не только той, что сидела рядом в машине, но и того, что ждало снаружи.　

— Запри дверь, — приказывала Летти, а потом всегда проверяла за Вэл, не веря на слово, что замок закрыт. Должна была лично нажать на кнопку и порой случайно в спешке действительно открывала дверь. И все время на таких прогулках ее глаза лихорадочно блестели, с лица не сходило восторженно-зачарованное выражение, вызванное миром, который ее одновременно страшил и притягивал.　

— Посмотри! Посмотри на тех двух женщин! — бывало, восклицала Летти, тыча в парочку буйногривых шоколадных мадонн, выряженных в кожаные юбчонки размером с почтовую марку. — Нет, пока не смотри! Еще заметят, как ты на них пялишься. Вот, теперь! Поворачивайся. Смотри!　

К восьми годам Вэл выучила этот ритуал слишком хорошо. Мать называла его «прогулка». Вероятно, таким наглядным образом она хотела научить свою маленькую дочь остерегаться подлости, пороков и продажности, которые подстерегают ее в широком мире, и несколько месяцев Вэл воспринимала поездки с матерью как своего рода образование.　

Лишь позднее, когда Вэл стала слишком взрослой и Летти начала опасаться ее побега во время очередной экскурсии, пришло понимание: странные полуночные вылазки — проявление подспудных порывов, желания пощекотать нервы, замаскированных под моральное наставничество.

— Посмотри на человека через дорогу! Вон тот, в ботинках на платформе! Это сутенер, низшая форма жизни. Паразитирует на женщинах, продает их для секса. А вот там его женщина! Такая же убила твоего отца.　

Многочасовые кружения по злачным районам близ Восьмой авеню и докам, где, как оголодавшие барракуды, рыскали педофилы, а также поездки в Гарлем оставили глубокий след в душе Вэл, на которую обрушилось немало чужой боли. Однажды к машине, шатаясь, подошел мужчина с диким взглядом — настоящий зататуированный тролль с копной спутанных седоватых волос, торчащих во все стороны. Он пытался открыть дверцу, кричал, что его преследуют и хотят убить.　

Мать Вэл тут же умчалась на красный сигнал светофора. Через полквартала до них донеслись выстрелы. Обернувшись, Вэл увидела, как тролль перебегает улицу и стучит в окошко другому водителю, а затем падает ниц на кучу грязного снега, сразу же начавшую окрашиваться красным.　

Бывало, к машине подходили мужчины с темными лицами и жуткими улыбками до ушей, принявшие Летти за богатенькую пригородную матрону, которая ищет кокаин. А может, и что-то повыгоднее — например, продать попку своей малышки. Мать Вэл тут же уезжала, а вслед летели проклятия. Однажды всю дорогу от Гарлема до моста Трайборо за их машиной следовал зеленый кабриолет, в котором ехал азиат с золотыми фиксами на зубах и женщина, чья голова то исчезала, то снова появлялась рядом, словно игрушка, подвешенная над приборной доской.　

— Это чтобы ты увидела мир во всей его неприглядной правде, — говаривала мать, когда они возвращались после ночных развлечений. — Чтобы поняла, насколько опасны и подлы мужчины, насколько осторожной нужно быть, если хочешь выжить.　

Просто выжить.　

Временами у Вэл мелькали мысли, что, пожалуй, она совсем не хочет выживать.　

— Позднее Летти прекратила брать меня на прогулки. Все стало еще хуже.　

— Хуже?　

Мгновение казалось, что Маджид вот-вот рассмеется, и Вэл пожалела о своей разговорчивости. Но он не рассмеялся, а прижал ее к себе.　

— Что было потом?　

— Я не все помню.

— Как-то не верится.　

— Давай спать.　

— Если действительно не помнишь, я тебе завидую. Я помню детство до мелочей... одиночество, насмешки людей, понявших, кто я такой. Думал, лучше сдохнуть. До сих пор иногда так думаю. Кто знает, на что похожа смерть? Вдруг, умирая, испытываешь ни с чем не сравнимый кайф? Но даже если и ничего, ты обретаешь покой, желаний не остается.　

— Как ты можешь так говорить? Ты прекрасен. Мне бы хотелось быть как ты, двуполой. Возможно, это избавило бы меня от ощущения собственной неполноценности.　

— Или же ты поняла бы, что я не мужчина и не женщина, а их недоверсия.　

Маджид взял трубку и, втянув щеки, сделал глубокую затяжку.　

— Курни со мной, почувствуешь себя лучше, — предложил он.　

— Нет, — покачала головой Вэл.　

— Тогда как мне тебя развеселить?　

Продолжай обнимать, не отпускай — вот что могла бы сказать Вэл, но ей требовалось сбежать от воспоминаний, укрыться за барьером из миль и любовников, так что она попросила:　

— Просто оттрахай меня как следует. А потом расскажи о Городе.　

* * *

Она задремала с членом Маджида внутри, пристроив голову между его грудей. Вначале летала во сне, но затем внезапно вспомнила о силе тяжести и начала падать головой вниз, спирально приближаясь к неминуемой смерти.　

«Очнись, это всего лишь сон!» — приказала себе Вэл и в поиске успокоения потянулась к телу Маджида, но того не оказалось в постели. Он сидел на корточках рядом.　

— Тсс, не издавай ни звука. — Его лицо искажал ужас.　

Со двора донеслись шаги. Кто-то поднимался к ним по лестнице, затем вошел в коридор.　

Маджид лихорадочно бегал взглядом по комнате, словно пытаясь усилием воли пробурить путь в стенах или потолке.

— В чем дело? — прошептала Вэл.　

— Тсс. — Приложив палец к губам, он бросил на нее такой выразительный взгляд, что ей даже не пришло в голову спорить.　

Шаги замерли у двери. Вэл затаила дыхание.　

— Маджид? — старательно одолевая чужие, германские звуки, произнес дразняще-соблазнительный, мелодичный голос. — Маджид, милый, я знаю, что ты там.　

Дверная ручка повернулась, но дверь была закрыта на задвижку с цепочкой.　

— Не стоило от меня убегать. Не стоило красть мою красивую безделушку, — с еще большей медоточивостью произнес голос, опустившись почти до шепота. — А теперь открывай дверь, ты, жалкая шлюха. Возвращайся домой.　

Почему-то от этого голоса у Вэл сердце испуганно подпрыгнуло к горлу. Слишком мягкий, слишком слащавый. Наверное, таким возносит молитвы развратный священник, лаская член псаломщика в исповедальне. Властная проникновенность его звучания пробирала до кишок, и, несмотря на страх, в глубине души Вэл хотела открыть дверь.