— Ванцов? — спросил с надеждой Лариков.

— Нет. Ванцов был влюблен в Машу! Бегал за ней, даже прыгал по ее распоряжению в фонтан, а потом пробегался по стадиону, опять же по ее высокому распоряжению! В общем, творил самые кретинские подвиги и заглядывал ей в рот! Этим человеком, хранившим поразительное хладнокровие… Догадаешься, Ларчик?

Он честно морщил лоб, пытаясь прикинуть, кто же это мог быть у нас такой бесстрастный, но увы! Его попытки были тщетны.

— Оля. Оля Гордон, — завершила я.

* * *

Повода искать было не нужно. В конце концов я могу попрощаться со своим «несостоявшимся клиентом»?

Посмотрев на часы, я убедилась, что времени у меня еще вагон и маленькая тележка. Конечно, я обещала маме, что сегодня точно приду засветло — это уже отпало само собой, поскольку улицы погрязли в темноте, как куртизанки в пороке, но, если Александра Сергеевна быстренько пошевелит ножками, к десяти она вернется в материнские объятия.

Поэтому я шевелила ножками по мере сил быстро, хотя они, бедные, немного устали и пытались отстоять свое конституционное право на отдых. Так как ничего у них, бедных, не получалось, они только ныли, возбуждая во мне крайнее недовольство.

Наконец я добежала до высотного дома в десять этажей и забралась в лифт.

Мне несказанно повезло — лифт работал. Конечно, пока я добралась до десятого этажа, натерпелась всяческих страхов — он то дребезжал, то скрипел, то издавал многозначительные «ухи», отчего в мою голову закрадывались ужасные подозрения, что лифт устал, как и мои ноги, и собирается застрять где-нибудь между пятым и шестым этажами.

Поэтому, когда лифт все-таки выпустил меня из плена, я облегченно вздохнула.

Дверь в квартиру Гордонов была открыта. Я постояла, смиряясь с запахом скорби и горя, вытекающим оттуда. Потом вошла и остановилась прямо у входа.

Казалось, в квартире нет никого, кроме покойника. В доме царила тишина, и я, пытаясь сохранить эту тишину нетронутой, на цыпочках подошла к нему, радуясь, что у меня хватило ума принести с собой цветы. Мой букетик фиалок смотрелся очень скромно среди великолепных гладиолусов и роз.

Сам Гордон лежал с равнодушно-благосклонной улыбкой. Теперь смерть стерла с его лица следы скорби и пережитых невзгод. Странно, отчего мне всегда кажется, что у покойников лица счастливых людей, наконец-то дошедших до той самой точки, которая мерещилась им всю жизнь, манила и звала? Более того, мне всегда казалось, что они относятся к оставшимся на бренной земле с неким превосходством. Гордон весь этим превосходством так и лучился. Да простит мне господь бог.

Внешне он был красив. Я даже поняла Соню — его черты отличались интеллигентной плавностью. Единственное, что его портило — это вот то самое выражение. У Гордона было презрительное выражение.

— Простите, — раздался за моей спиной женский голос.

Я резко обернулась.

Женщина в черном смотрела на меня с тем непониманием, которое свойственно людям, пытающимся тебя вспомнить. Ее попытки были тщетны, поэтому я прервала их:

— Я пришла попрощаться с Андреем Вениаминовичем.

— А-а, — протянула женщина. Видимо, то, что я знала имя усопшего, ее немного успокоило.

Она была очень красивой, высокой и длинноногой, с волосами цвета янтаря. Ее глаза походили на глаза кошки — суженные к вискам, с длинными ресницами.

— Знаете, я еще не верю, что его нет, — первой нарушила она тишину. Голос ее прозвучал холодно и бесстрастно. — Не верю…

Мне показалось или это вправду?

Я присмотрелась. На ее красивом лице не было горя. Она произнесла эту фразу примерно так же, как произнесла бы совершенно другую, жизнеутверждающую фразу: «Я не верю собственному счастью».

Я боялась оторвать от нее глаза.

Они были красивы, отец и мать. Интересно, как же должна быть хороша их дочка — Оля?

Я прикрыла глаза, пытаясь представить немыслимую красавицу, вобравшую в свое лицо черты двух этих красивых людей.

— Ма? Поломничество к мощам еще не закончилось? — услышала я еще один женский голос и, резко обернувшись, встретилась глазами с Олей Гордон.

— Господи, — вырвалось у меня, когда я рассмотрела это скуластое, с узкими глазами и пухлым ртом, совершенно бесцветное лицо.

Оля была отвратительно некрасивой!

Я не могла поверить в это! По описаниям Маши, Оля должна была быть просто очаровательной! Ведь, если я не ошибаюсь, эта вот самая девушка влюбила в себя почти все мужское население театра?

О боже, сколь неисповедимы пути любви!

Ее жидкие белесые волосы свисали вдоль щек сальными прядями. Высокие скулы и раскосые глаза придавали лицу хищное выражение. Фигура была надежно спрятана под мешковатым свитером и пузырящимися на коленях джинсами, побывавшими в крутых переделках, о чем свидетельствовали какие-то зеленоватые пятна на коленях.

Какое же затемнение случилось в головах моих знакомцев, что они безоговорочно решили, что вот это существо — вылитая Офелия? У них, видимо, был спектакль из разряда модернистских!

— Это кто? — довольно безапелляционно спросила Оля, кивая в мою сторону подбородком.

Ее мать вопросительно посмотрела на меня и легким пожатием плеч пояснила, что не знает.

Меня, судя по всему, спросить по-другому никто не собирался, поэтому я оторопело молчала.

— А-а, — протянула «Офелия», — вы, наверное, один из папашкиных «цветов запоздалых». Этакий юный цветочек, о-ля-ля!

Она захихикала. Другого слова я и не подберу — именно захихикала, мерзостно так.

— Вообще-то я не цветок, — сообщила я, приходя в себя. — Я была знакома с вашим отцом совсем немного и просто пришла отдать последний долг.

— Ой, я поняла, кто вы! — обрадовалась девица. — Вы из Армии спасения, да? Мой папуля все грозился отправить меня в наркологический центр этой армии, а теперь сам отправился. Чао, бамбино!

— Оля, — прошипела ее мать. Все это время она стояла с неестественно бледным лицом, и ее губы подергивались, как при нервном тике. — Веди себя хоть сейчас прилично!

— Не могу, — скорчило рожу это чудовище. — Меня переполняет радость. Я вышла из тюрьмы, и на свободе мне очень хорошо. Мой тюремщик отправился восвояси.

С этими загадочными словами она развернулась и вышла из комнаты.

Без особенного напряжения ума я поняла — разговаривать со мной здесь не расположены.

* * *

Как только дверь за ней закрылась, жена Гордона повернулась ко мне и спросила:

— А правда, кто вы?

— Детектив, — честно призналась я. — Частный. Ваш муж как раз шел ко мне со своей проблемой.