— Книги Шекспира. Ароматы «Кензо». Галстуки, — перечислила я.

— Так. Галстуки дорогие?

— Дорогие, — согласилась я.

— Тогда я отпадаю. Потому что из перечисленного могу оставить разве только Шекспира. На остальное у меня нет средств.

— В принципе, я тоже думаю, что это не вы. Но ведь пролить свет на те же таинственные взаимоотношения Гордона и вашей тетки вы можете?

— Нет, — честно призналась она. — Могу только рассказать вам, как они познакомились. Это было при мне. И, кстати, я опять рискую оказаться под вашим подозрением. Слушайте, да я просто «пост номер один»! Во-первых, квартира, а во-вторых, та самая нечеловеческая страсть!

Она закурила. Курила Маша, в отличие от меня, весьма аристократично. Задумчиво и нежно, как будто это была не сигарета, а благовония.

На ее шее висел медальон — так, безделушка. Но она постоянно притрагивалась к нему узким изящным пальчиком, как будто старалась показать мне любимую игрушку, которой не устает гордиться.

— Значит, так, я была его любовницей. Страсти у нас как-то не получилось. Правда, мы и не старались. Просто мне нравилось быть с ним рядом. Он был такой представительно-галантный и спокойный. То, что нужно взбалмошной девице, по мере сил старающейся казаться послушным чадом истеблишмента.

Она хмыкнула. Кажется, я была не права по отношению к ней. Сейчас вдруг стало понятно, что Маша Нестерова не так уж и проста в этой своей красоте. Там, глубоко внутри, находилась другая Маша. Самоироничная, насмешливая, пытающаяся выиграть долгие раунды с Машей-конформисткой. Постоянно проигрывающая и становящаяся от этого насмешливо-злой. Так сказать, покусывающей Машу-конформистку изнутри. Человек, живущий в таких сложных условиях, и сам становится сложным.

— Так что Гордон мне подходил. Хотя я не обольщалась — мне казалось, что он искренне привязан к своей жене, а дочурка его была моей подругой.

— Как? — удивилась я. — Оля?

— А, вы нашу Оленьку знаете, — усмехнулась она немного зло. — Ну так не надо вам о ней рассказывать?

— Олю я знаю понаслышке. Гордон хотел нанять меня для… В общем, там какие-то были сложности. С Олей.

— Оля — ходячая сложность, — фыркнула Маша. — Сплошное «несостояние». Натура, переполненная отрицательной частицей «не» настолько, что сама превратилась в ходячий «анод». А эта жуткая история с Риммой и вовсе заставила нашу бедняжку возненавидеть весь мир и растеряться. То есть, проще говоря, Оля его возненавидела, а что делать дальше, не знала. Выразить-то как? Она начала читать всякие идиотские книжонки. Сначала был Генри Миллер. Потом мы опустились до его жалкого подражателя, Лимонова. Какой-то пошел сплошной секс. Будто самоунижение для нее — смысл бытия. Последнее время общаться с ней стало занятием совершенно бессмысленным. Вы пытаетесь ей улыбнуться, но встречаете мрачный взор, исполненный решимости уничтожить весь мир, а если с миром выйдет незадача, то хотя бы испепелить одну себя. Но мы отвлеклись. Мы же хотели вспомнить, как глупая Маша привела в свой дом Гордона и сдуру представила его своей тетке, которая Маше казалась старенькой и немощной?

— Только Олю не будем снимать с повестки дня, — попросила я. — Понимаете, ведь причина может оказаться в ней. Например, те сложности, которые не нравились Гордону… Вы не знаете ничего об этом?

— Нет, — замахала она рукой. — Я не общалась с этой Морой уже давно. Есть, знаете, такой тип людей, без которых намного легче, чем с ними. В отличие от нее, я не смогла осилить ее любимого Генри Миллера. Он мне не понравился. Эти постоянные сексуальные изыски не в моем вкусе. Мне вообще как-то показалось, что Миллер был просто неполноценным в сексуальном отношении, вот и выбрасывал в мир грязные фантазии, которые не имел возможности воплотить в жизни. Книжки для сексуально извращенных интеллектуалов или для размазанных девиц, вроде нашей Оли. Но если вы настаиваете, поговорим. Только давайте по порядку, чтобы я не путалась!

— Ладно.

— Значит, я привела его в наш дом. В то время я им гордилась. Тогда Соня руководила этим театриком… Странный такой театр получался — синтез пантомимы и разговора. Иногда у них выходило вполне интересно. Как у этого московского театрика пластики… Соня тогда была сияющей, потому что первый раз в жизни ее отдача получала ответный результат. С красивыми спектаклями. В основном они работали, к слову сказать, с Шекспиром. Поэтому я вела своего возлюбленного с чувством тайной гордости ребенка. Мне вся Сонина компания казалась изысканной и прекрасной.

Маша закусила губку, ее чистый лоб прорезала морщинка. Кажется, воспоминание о том вечере принесло ей куда больше боли, чем она рассчитывала!

* * *

— Он действительно был очарован, — вспоминала Маша. — Смотрел во все глаза на эту красивую компанию. Больше взглядов, правда, он дарил Соне. Немудрено — в то время она действительно была очаровательной! Переполненной радостью творчества, но об этом я уже говорила. Она оставалась равнодушна к его взглядам. Единственное, что ее интересовало — в каких мы взаимоотношениях. Моя мать, знаете ли, не хотела ничего знать, кроме своей музыки. Поэтому я как-то больше интересовала Соню. Скрипачки ведь не уходят на пенсию в возрасте тридцати пяти лет, так? Моя же маменька пользовалась успехом. Сейчас она вообще живет в Испании. Наверное, это несправедливо — почему скрипачкам можно рожать, а балеринам не рекомендуется?

Но я опять отвлекаюсь. Я была глупая и поняла, что теряю его, только в конце вечера. Не потому, что Соня что-то почувствовала — нет, моя тетя была очень честным человеком. Потому что сам Гордон влюбился в мою Соню по уши. И начал приходить уже без меня. Якобы для того, чтобы Соня взяла в театр его обожаемую Олю. По его мнению, спасение Оли зависело именно от Сони.

— То есть Олю уже тогда надо было спасать? — переспросила я.

— Олю надо было спасать всегда, — рассмеялась Маша немного зло. — Впрочем, тогда Оля была хорошенькой беленькой девочкой с задумчивым взглядом. Она еще только начала вбирать в свои ангельские черты того монстра, которым готовилась стать. А Сонечке очень хотелось поставить «Гамлета». Увидев Олю, она всплеснула руками от счастья…

Я почти на сто процентов была уверена, на какую роль прочили Олю.

— «О боже, это Офелия!» — передразнила Соню Маша. — Она еще не знала, что наша «Офелия» — это маленькая ядерная бомба, разрушающая все, что встретит на пути. Впрочем, тогда я тоже этого не знала…

«Отцом все время бредит, обвиняет весь свет во лжи, себя колотит в грудь», — вспомнила я.

Кто знал следы страшной тайны? Неужели — «Офелия»?

Или — говоря проще, Оля Гордон?

* * *

— Кстати, я тогда жутко обиделась, — Маша достала новую сигарету и скорчила недовольную рожицу. Сейчас, когда она разговорилась, она стала симпатичной. Вполне забавной и очень даже свойской в общении. — Представляете, Саша, я-то рассчитывала наконец ворваться на подмостки и засиять в образе Офелии! А тут появляется белокурая Олечка, хлопает своими голубыми глазками воплощенной невинности, и все грохаются оземь в подобострастии! И почему существует расхожее мнение, что Офелия была блондинкой?