Этот эпизод занимает в повести всего пару строк, но я подозреваю, что подобные случаи манипуляций с вовлечением потусторонних сил – другими словами, случаи, когда ложь служила достижению каких-то корыстных целей, – были весьма распространены. В эпоху Хэйан служанка, выступавшая в роли посредницы, считалась напрямую связанной с духами. Вряд ли нам удастся когда-нибудь узнать, обращались ли в те времена к услугам одной и той же женщины, или в разные годы духи переселялись в разные тела. Я склонен верить, что число наделенных сверхъестественным даром женщин было ограничено. В таком случае проще было подкупить одну из них, чтобы она сказала то, что нужно, превратить ее в фальшивого медиума или, если хотите, в обыкновенную шарлатанку. Помимо того, ведьмы частенько совмещали занятия колдовством с проституцией. Само состояние наития требует огромного физического напряжения, поднимает чувственность человека на новый уровень (в противовес напряжению умственному, которое снижает сексуальность), поэтому тело медиума в трансе – настоящее воплощение сладострастия.

В «Сказании об Исэ»[31]имеется эпизод, когда Аривара-но Нарихира наносит визит своей двоюродной сестре – верховной жрице Исэ – и совершает с ней любовный акт. Факт, что она сама, по доброй воле, приходит ночью в спальню Нарихиры, очень интересен, поскольку он открывает нам ее мистический взгляд на секс как на нечто совершенно естественное и безгрешное. Именно поэтому мне кажется, что служанок времен Хэйан, которые выступали в роли посредниц между миром живых и потусторонними силами, подкупали не только материальными подношениями, в ход также пускали и романтические чувства. Отказ колдуний от мирских благ и в то же время связь сексуальной и духовной сил – вот весьма интригующая тема, достойная изучения. Почему бы одному из вас не заняться ею?

Взяв в качестве прототипов Ясуко и Микамэ, Ибуки порассуждал еще на тему использования сверхъестественного влияния в межличностных отношениях и о колдуньях-куртизанках, причем с гораздо большим энтузиазмом, чем обычно. По окончании лекции он сунул руки в карманы и легко сбежал по бетонным ступенькам, не обремененный портфелем.

Тут и там, в тени домов, в ямах и под деревьями лежали лоскутки выпавшего на днях снега. Застывшие причудливыми очертаниями сугробы наполняли закоулки памяти свежестью и холодком, которые исходят от летящих с неба снежинок.

В тот вечер, когда неистовая буря принесла на землю этот снег, Ибуки ушел с банкета в честь Дзюнрё Кавабэ вместе с Миэко и Ясуко и поехал с ними в старинный особняк Тогано. Там, в одном из внутренних покоев огромного дома, он испытал на себе очаровательный образчик женского кокетства. «Да, я не ошибся в своих сравнениях», – подумал он тогда. Миэко действительно рисовалась огромной и величественной красавицей куртизанкой, а Ясуко – маленькой служанкой у ее ног.

Именно тогда Миэко дала понять, что пребывает в курсе их с Ясуко романа, и как будто бы даже даровала им свое благословение. По крайней мере, так ему показалось. Она была прелестна, выглядела, как минимум, лет на десять моложе в церемониальном кимоно из шелка с перламутровым отливом и поразительным рисунком из складных вееров (по ее словам – это была точная копия с костюма Но). Ясуко, в неуклюжем мохеровом свитере, из которого смешно торчала ее хрупкая шейка, суетилась вокруг свекрови, словно белка на дереве, причем каждое ее движение было пропитано такой грацией и изяществом, что Ибуки даже ощутил приступ ревности.

Миэко говорила мало, все время прикладывалась к стакану виски, которым заботливо снабдила ее невестка; на губах ее играла счастливая улыбка.

И хотя раньше Миэко интересовалась – через Ясуко – мнением Ибуки о своем эссе, она не позволила ему вынести на обсуждение этот вопрос, решительно провозгласив, что сегодня не желает слушать «болтовню о призраках».

Больше всего Ибуки поразила способность Миэко употреблять спиртные напитки. После пары глотков белого вина лицо Ясуко начинало светиться, как будто у нее лампочку внутри зажигали, но с бледностью Миэко не смог справиться даже стакан чистого виски. Лишь в уголках глаз хрустальные капельки засверкали, да во взгляде, который она то и дело переводила с Ясуко на Ибуки, загорелось больше чувства.

Ясуко, словно в пику свекрови – мол, не нужно мне ваше одобрение, – весь вечер нарочито не обращала на Ибуки никакого внимания и оставалась рядом с Миэко. Наблюдательный взгляд Ибуки, для которого тело Ясуко теперь уже не было тайной, еще раз убедил его, что в ее отношениях с Миэко действительно сквозит нечто большее, чем простая привязанность между невесткой и свекровью. Ему стало неприятно и даже противно, как человеку, в которого насильно вливают лекарство.

В начале двенадцатого он поднялся.

– Мы не можем позволить вам идти пешком в такой буран, – сказала Миэко и предложила вызвать такси, но Ибуки отказался и направился по длинному, тускло освещенному коридору к выходу.

Вино немного ударило в голову, и ему ужасно захотелось обнять Ясуко, но она по-прежнему, словно привязанная, ни на шаг не отходила от свекрови.

Алкоголь согрел кровь Миэко, и исходящий от ее одежды вызывающий, с легким привкусом лекарств аромат ударил Ибуки в лицо, словно облако дыма. Он чувствовал себя как вельможа, которого две куртизанки сопровождают по коридору «веселого дома» давних времен.

Ясуко не вышла с ним на энгаву. Вместо нее открыть ворота заторопилась Ю, сгорбившись, заковыляла по саду – старушку явно скрутила какая-то болезнь.

Звякнул привязанный к калитке старомодный колокольчик, и вдруг с листьев бамбука упал огромный снежный ком.

– Промок? – долетел от дома голос Ясуко.

Развернувшись, Ибуки увидел, что она стоит на ступеньках, обнимая за плечи высокую молодую женщину. Эта дама была в кимоно цвета лаванды с расплывчатым рисунком, лицо ее будто взлетало вверх белым пятном в свете свисающего с карниза фонаря. То самое лицо, которое он видел в саду в вечер светлячков, но теперь, в отблесках снега, оно казалось еще прекраснее.

– Спокойной ночи, господин, и поосторожнее там. – Ю поспешно закрыла калитку, словно стараясь отгородить его от этой сцены.

– До свидания, – эхом донесся пустой, невыразительный голос Ясуко.

Направляясь по обледеневшей тропинке к главной дороге, Ибуки пребывал в игривом расположении духа, его неудовлетворенная страсть, которую Ясуко оставила без внимания, теперь обратилась на Харумэ, на ее округлые плечи, изящные руки… Ему захотелось грубо обнять ее и прижать к себе.

Для себя Ибуки определил эмоциональную связь между Ясуко и Миэко как нечистоплотную, и в то же время чувствовал парадоксальное желание ступить в этот грязный поток.