Катя стояла посреди кухни со шваброй и вертела головой. Поняла, что закоченели ноги, выудила один тапок из-под стола, другой нашла полузапиханным в проём между плитой и тумбой. Обулась, отправилась искать Кикимору дальше, но вдруг развернулась, быстро подошла к плите и дёрнула дверцу духовки. Клубок разноцветных тряпок тут же выкатился наружу по открытой дверце. Кикимора плюхнулась на пол, вскочила на лапы и мелкими шажками понеслась из кухни.

— Я тебя убью! — это крикнула Катя и кинулась за невыросшей старушкой.

Созданьице завернуло в ванную. Катя врубила свет, забежала следом и увидела, как Кикимора, сидя на бельевых верёвках, пытается отковырять решётку дыхательной дыры под потолком (на кухне такая же была загорожена нашкафными соленьями). Невыросшая заехала палкой созданьицу по спине. Оно зашипело и принялось скакать по палке душевой шторы, уворачиваясь от швабры. Катя не способна была творить два дела сразу одновременно, но если бы могла, то приговоривала бы: «За волосяные колтуны! За крупы! За переворачивания! За посудного снеговика! За мамин шарф! За мой телефон! За каждую мою варежку! За школу на улице Савушкина!»

Штора обвалилась, созданьице вместе с ней упало на кафель и дальше кошкой выпрыгнуло из ванной. Невыросшая следовала за Кикиморой по пятам. Та приковыляла в Катину комнату и — по столу, потом по книжной полке — взобралась на высокий шкаф, застыла там, тяжело дыша и моргая на преследовательницу своими длиннющими рыжими ресницами. Катя покосилась на стул: его можно было раздеть от всей накиданной одежды, поставить к шкафу и забраться на него с палкой. Кикимора прищурилась и, выслеживая Катин взгляд, покосилась на стул. Потом заглянула вниз и заметила огромный, прямоугольный предмет и сбросила его невыросшей на голову. Катя с трудом увернулась. Альбом с фотографиями раскрылся на родительской свадьбе, где папа и мама менялись кольцами. Катя засмотрелась на то, какая мама была красивая, подняла голову и встретила лицом ещё один фотоальбом поменьше.

— Хэ-хэ-хи! — это посмеивалась над ней Кикимора.

Катя шагнула в сторону, на неё упал новый набор фотографий. Она снова сделала шаг, споткнулась о самый большой альбом и растянулась на полу. Швабра завалилась рядом. Кикимора залилась хриплым, бесполым смехом, держась за своё брюшко. Катя не вставала. Созданьице посмеялось ещё какое-то время, потом замолкло. Катя не вставала. Кикимора пододвинулась ближе к краю шкафа. Вгляделась в невыросшую. Плечи Кати принялись трястись, она захлюпала носом, поднялась. Дотрагиваясь то до своей левой ноги, то до головы — стукнутых мест, Катя не оглянулась на созданьице и похромала до своего дивана. Залезла прямо в одежде под одеяло и вытянулась солдатиком. Пятна на потолке никак не сдвигались. Катя жалобно заплакала. Слёзы постояли в болотце глаз, потом полились на подушку. Проползло какое-то время. Катя ныла, Кикимора сидела на шкафу. Она скоро заскучала, почесала закрученный нос, выпирающее брюхо, промежутки между пальцами на нижних лапах. Потом нашла на шкафу пыльного медведя и принялась его дербанить.

Вдруг Катя заговорила, запричитала, что она поняла, что её никто не любит и не хочет слушать, и понимать, и помогать. Что Катя любит маму, а мама любит её не так, как нужно. Что Катя любит Лару, а Лара не любит её совсем. Что Катя чуточку любит папу (может быть, потому, что знает его со своего рождения), а он, кажется, её и вовсе ненавидит, ну как Сомов или Вероника Евгеньевна. Что Катя любила бабушку, потому что та учила её играть в бадминтон, а бабушка любила Катю (не считая яблочного пюре и молочного супа). Но бабушка умерла. Катя насобирала всё, что было плохого или важного в жизни. А плохое и важное — это одна неделимая, сплошная, липкая каша. Кикимора отложила медведя, расправляла теперь тряпочки на тельце и вертела вытянутыми ушами. Катя вспомнила застрявший лифт, спущенные штаны Курина, туалеты в лагере, изгнание Ольги Митиевны, отряд смотрящих, тучу Пушкина, всю Веронику Евгеньевну, столбики в математике и стихах, бешено кричащую Лару, танцующую-с-Сомовым Лару, крики-и-удары, крики-и-удары. Катя катится-колошматится. А главное, её варежки, разрушенные дурацкой Кикиморой, которую никто не звал. Созданьице моргало со шкафа. Старайся, не старайся, всё равно получишь, получается, школу на Савушкина. Катя совсем зарыдала. И зачем она только снова проснулась. Теперь придется жить, в том числе сегодняшним вечером.

Подушка, край одеяла и простыня стали мокрыми из-за Кати. Кикимора слезала спиной, держась передними лапами за край шкафа. Когтистыми цыпочками она встала на книгу про Гулливера, покарябав её корешки. С полки Кикимора расторопно сползла на стол и оставила два грязных птичьих следа на Катиной тетрадке. Спустилась со стола на стул вперёд лапами и спрыгнула оттуда на скрипучий линолеумный пол. Катя перевернула подушку сухой стороной и снова уткнулась плакать. Кикимора осмотрелась и внимательно повела загнутым носом. Выудила из Катиного рюкзака, безжизненно лежащего под столом, морщинистый пакет с вязанием. Подошла к подоконнику, привстала на когти и нащупала старушечьей рукой крючок.

От плача у Кати разболелась голова. Слёзы закончились, и теперь оставалось только лежать и ждать вечера. Диван в ногах скрипнул, прогнулся вниз, будто его принялась затягивать разрастающаяся воронка. Послышалось хриплое дыхание. Диван снова проскрипел и подтянулся. Катя привстала и увидела Кикимору, сидящую на краю.

— Уходи отсюда! — Катя лягнулась.

Кикимора проигнорировала Катин ляг, а наоборот, пошла по обрыву кровати, вдоль невыросшей. На правой лапе болтался пакет с бывшими варежками. Созданьице остановилось на уровне Катиных боков, принялось рассаживаться. Катя подобрала ноги под одеялом и нахохлилась как воробей. Кикимора положила пакет на перестиранный пододеяльник и потянулась к Кате когтистыми лапами. Невыросшая отпрянула.

— Агу-агу-уга, — это проскрипела Кикимора, покачав головой и изобразив когтистыми пальцами что-то вроде погремушки.

— Чего надо? — это невыросшим басом потребовала Катя.

— Цы-цы-цы, — успокаиваюваще процыкало созданьице, осторожно взялось старушечьими руками за тонкие Катины запястья и установило её ладони в воздухе на небольшом расстоянии друг от друга. Выглядело это так, будто Катя немного сдавалась.

Невыросшая решила тут же сложить руки в удобное положение и самой улечься обратно, но Кикимора хватила её снова за запястья и подняла их. Пришлось остаться в такой глупой позе. Созданьице зашуршало белым пакетом, и оттуда вывалился утренний Катин кошмар — крупный ниточный колтун.

Кикимора потянула за красный хвостик, вытащила довольно длинный кусок шерсти и быстро обмотала его в полтора оборота вокруг Катиных ладоней.

Кикимора принялась дальше быстро вытягивать нитку из тела колтуна и наматывать на руки невыросшей. Если созданьицу попадалась мошка ниточного узла, она по-птичьи наклоняла голову, подносила путаницу к своим жёлтым глазам и когтями, а иногда зубами распутывала проблему. Она и Катя сидели на диване сутулые, сложив ноги кривенькими лотосами.

Движения Кикиморы становились быстрее. Пряжа, связывающая Катины руки, толстела, а ниточный колтун худел. Невыросшей стало скучно и неудобно так держать руки. Чтобы отвлечься, Катя принялась разглядывать созданьице, пока то работало. Самым удивительным в нём был завинченный, как утолщённый свиной хвостик, нос. К птичьим нижним лапам с тремя выпирающими когтистыми пальцами Катя сразу привыкла — мама покупала на праздники целые тела куриц. В наряде Кикиморы, кроме кнопочной крышки от своего телефона, Катя разглядела привязанные к тряпкам и обрезкам: маленькую лампочку для холодильника, мамины часы с синим кожзаменительным ремешком, две ручки с надписью, пластиковая нога куклы Барби, папина железная расчёска, мамины капли для носа (ещё наполненные), несколько серебристых крышечек (от бутылок), многочисленные носки (одинокие, беспарные), крючки для рыб, пимпочки от консервных банок, носовые платки и банановые наклейки. Какие-то предметы прятались ещё под складками и наслоениями тряпок — Катя не могла их рассмотреть.