решил, что был соперник здесь. – Чарли подобрал перчатку и, забавляясь, напялил ее на головку маленькой Психеи, украшавшей каминную полку, – по ходу дела он негромко напевал еще один куплет старинной песенки:

Берет он за руку ее,

Сажает на колени,

Красавцу-горцу отказать

Не в силах наша Дженни[13].

Роза читала письма, время от времени возвращаясь мыслями к разговору с дядей, равно как и к иным предметам, о которых ей напомнили гость и его песенка.

В течение трех проведенных дома месяцев с этим кузеном она виделась чаще, чем с остальными, – судя по всему, у него единственного имелся досуг для того, чтобы «поиграть с Розой», как они это называли много лет назад. Другие мальчики трудились, даже маленький Джейми посвящал многие часы, предназначенные для игр, мужественным борениям с латинской грамматикой, злым гением его юной жизни. У доктора Алека за долгое отсутствие накопилось много дел; Фиби неустанно занималась музыкой, а бабушка Биби по-прежнему надзирала за хозяйством. Вот и вышло, причем вполне естественным образом, что Чарли постоянно увивался поблизости, с письмами, сообщениями, новостями и приятными планами. Он помогал Розе делать наброски, ездил с нею верхом, пел для нее и даже сопровождал на все увеселения, ибо тетушка Клара, самая жизнелюбивая из всех сестер, неизменно выполняла роль дуэньи.

Все это было чрезвычайно приятно, однако Роза все чаще и чаще задумывалась о том, что Чарли надо бы по примеру кузенов найти себе другие занятия и не превращать заботы о кузине в дело всей своей жизни. В семье давно привыкли к его самовлюбленности, и остальные мальчики в едином заблуждении полагали, что он имеет право на все лучшее, потому что для них он оставался Принцем, зеницей их очей, человеком, который обязательно покроет славой их общее имя. Как именно, никто толком не знал, ибо, будучи человеком безусловно одаренным, Принц не обладал особыми склонностями или умениями, и старшие начали уже покачивать головой, поскольку пока все ограничивалось посулами и прожектами, а время действовать так и не наступало.

Роза все это видела, и ей очень хотелось вдохновить блистательного кузена на подлинно мужской поступок, который поможет ему завоевать не только уважение, но и восхищение. Вот только задача была не из легких, потому что, хотя он и выслушивал ее с неподдельным добродушием и признавал все свои недостатки с обезоруживающей откровенностью, у него всегда находились объяснения, поводы или отговорки, и уже через пять минут он перехватывал нить разговора, вынуждая ее замолчать, но не передумать.

Кроме всего прочего, в последнее время она начала замечать за ним уверенность в том, что мысли ее и время принадлежат ему безраздельно, и посягательства любого другого вызывали у него нескрываемую досаду. Розу это нервировало, наводило на мысль, что кузен неправильно трактует ее приязнь и стремление помочь, тем более что тетя Клара перетолковывала ее поступки на свой лад, настойчиво твердя, что Роза должна «использовать свое влияние на милого мальчика», притом что любое другое вмешательство любящая мать решительно пресекала. Розу это тревожило, ей казалось, что она попала в западню: да, она твердо знала, что Чарли – самый обаятельный из всех ее кузенов, но не готова была к тому, чтобы на нее предъявляли подобные права, тем более что другие, зачастую куда более симпатичные ей мужчины тоже искали ее расположения, но без подобной настырности.

Такие вот мысли роились у нее в голове, пока она читала письма; мысли эти невольно проявились в последующей беседе.

– Одни приглашения, а мне сейчас некогда на них отвечать, иначе я никогда не закончу, – сказала Роза и вновь взялась за дело.

– Давай я тебе помогу. Готов делать, что скажешь, только распорядись. Обзаведись секретарем – ты быстро поймешь, как это удобно, – предложил Чарли, который готов был выполнять любые поручения и давно уже освоился в Розином уголке.

– С подарками я лучше сама разберусь, но если хочешь, можешь помочь мне с письмами. На все, кроме двух-трех, нужно просто ответить, что я сожалею. Зачитывай мне имена, я буду говорить, кому что писать.

– Слушаюсь и повинуюсь. И пусть не говорят, что я «легкомысленный бездельник»!

И Чарли с готовностью уселся за стол, ибо часы, проведенные в маленькой комнатке, казались ему лучше и счастливее других.

– Порядок – главное, что есть в раю, и здесь безупречный порядок, а вот бумаги я не вижу, – добавил Чарли, открывая ящик стола и с любопытством рассматривая его содержимое.

– Посмотри в правом ящике: с лиловой монограммой для записок, обыкновенная для деловых писем. Я сейчас тебе все покажу, – сказала Роза, пытаясь решить, кому достанется кружевной носовой платочек, Ариадне или Эмме.

– Ах, беспечная! А если я открою не тот ящик и обнаружу в нем приметы твоих сердечных тайн? – не унимался новоявленный секретарь, перебирая листы тонкой бумаги с чисто мужским безразличием к порядку.

– У меня их нет, – чистосердечно призналась Роза.

– Как, ни одной безрассудной записки, ни одной незабвенной миниатюры, увядшего цветочка, ничего в таком духе? Поверить не могу, кузина! – И Чарли недоверчиво покачал головой.

– Если бы они у меня и были, я бы уж точно не стала их тебе показывать, бессовестный! Да, в столе лежит несколько сувениров, но ничего особенно интересного или сентиментального.

– Как бы я хотел взглянуть! Впрочем, у меня никогда не хватит духу попросить, – заметил Чарли, вперяя в полуоткрытый ящик чрезвычайно зоркий взгляд.

– Смотри сколько хочешь, но вряд ли обнаружишь что-то интересное, соглядатай. Левый нижний ящик, в котором торчит ключ.

– «О благодетельный ангел, как мне тебя отблагодарить? Какого трепета исполнен этот изумительный миг!» – И, процитировав «Удольфские тайны»[14], Чарли трагедийным жестом повернул ключ и вытянул ящик. – Семь прядей волос в коробочке, все светлые, «соломенного цвета, оранжево-пламенная, натурально-пурпурная, ярко-желтая, как червонец французского чекана»[15], по словам Шекспира. Выглядят знакомо, полагаю, мне ведомо, с каких голов они срезаны.

– Да, каждый из вас дал мне по прядке на прощание, и они вместе со мною объехали в этой коробочке весь свет.

– Жаль, что головы не последовали за ними. А вот уморительный янтарный божок, в спину ему вставлено золотое кольцо, и дыхание его благовонно, – продолжал Чарли, понюхав носик флакона с духами.

– Давний подарок дяди, который мне очень дорог.

– А вот это уже подозрительно! Мужской перстень, на камне вырезан лотос, к перстню приложено письмо. Спрашиваю, содрогаясь: кто, где, когда?

– Подарок ко дню рождения от одного джентльмена в Калькутте.

– Какое облегчение! То был мой родитель?

– Да