— Мне известно, что Хмельницкий и до встречи с Паисием искал опоры у московского царя, — сказал Адам Кисель. — Искал без всякого успеха.

— Царь Алексей очень молод, — ответил Косов, тщательно обдумывая слова. — Его советником до последнего времени был один боярин, человек светский. Ныне этот боярин от власти устранен. И, как я слышал, царь окружил себя теперь людьми духовного звания. Присоединение киевской митрополии к московскому патриаршему престолу — давняя мечта московских святителей.

— Да, это серьезно, — сказал Адам Кисель, — но Москва никогда и ни в чем не торопится, а нам нельзя терять времени.

— Вашей милости надо найти путь к сердцу Выговского, — предложил архимандрит Тризна. — Отец Выговского живет в нашем монастыре, и нам известны устремления этой семьи. С одной стороны, Выговские возвысились и они не захотят потерять награбленного, но, с другой стороны, они шляхтичи, и для них несносно московское самодержавие.

— Велика ли зависимость Хмельницкого от крымского хана? — спросил Адам Кисель.

— Видимо, велика. Бремя этого союза тяжело и не вполне приемлемо для казаков и народа. Это одна из причин, толкающая гетмана в медвежьи объятия Москвы.

— Я думаю, что с вашей помощью мне удастся склонить Хмельницкого к переговорам о мире. И не кажется ли вам, что эти переговоры должны состояться в Киеве?

Митрополит и архимандрит посмотрели друг на друга и согласились с сенатором.

— Мы сообщим вашей милости о месте и времени новой встречи, — сказал митрополит, прощаясь.

«Каждый печется о своей выгоде, — горестно размышлял Адам Кисель, оставшись один. — Киевские иерархи боятся за свою власть и за свои доходы».

8

Князь Захария Четвертинский только через три недели привез из канцелярии Хмельницкого приглашение в Киев. Посольство перебралось в местечко Зайцево, и отсюда Адам Кисель направил своего брата Николая и пана Смяровского в ставку гетмана с наказом убедить гетмана приехать в Киев для переговоров о мире.

Сам Адам Кисель еще раз тайно встретился с митрополитом, архимандритом и католическим ксендзом и принялся раскидывать сеть, в которую ловились бы важные новости о жизни в казачьих полках.

Однажды вместе с паном Мясковским, имея возницу и всего одного казака, который следовал за санями сенатора с посольским знаменем, Адам Кисель поехал в местечко Лесники.

Дорога шла через Годоновку, имение князя Корецкого. Здесь-то и остановили пана воеводу.

Мужики выскочили на дорогу, схватили лошадей под уздцы, и, весело гомоня, стали наперебой кричать что-то несуразное: мол, живу не отпустят, если паны не откупятся, что ныне масленица, а вино дорого, без вина же какая масленица?!

— Что вы хотите? — вскричал пан Мясковский. — Вы не имеете права нас задерживать! Мы королевские послы и гости гетмана.

— Денег они хотят, — спокойно сказал Адам Кисель и полез за кошельком.

— Что вы делаете? — сделал страшные глаза пан Мясковский. — Они же отнимут.

Адам Кисель высыпал на ладонь несколько талеров и, глядя на мужика, который показался ему заводилой, спросил:

— Сколько берете за голову?

— Да-к?! — мужик поглядел на своих. — По сколько?

— За панские по полсотни! — уверенно сказали мужики.

— А казака?

— Казака за десять талеров отпустим.

— Побойтесь Бога! — вскричал Адам Кисель. — По полсотни? По двадцати будет хорошо.

— Выходит, пан воевода, ты себя оценяешь дешевле замореной кобылы! — захохотал мужик и протянул лапу под панский нос. — Давай, сколько просим.

Адам Кисель отсчитал сотню талеров.

— Казак пусть в придачу идет.

— Не обижайте своего человека! — насупился мужичий атаман. — За себя по полсотни не жалеете добрым людям подарить! Что же, казак для вас пустое место? Оттого и побили мы вас и еще бить будем, что вам на простого человека начхать.

Адам Кисель отсчитал за казака десять талеров.

— А что же за возницу не просите? — спросил с вызовом.

— А потому не просим, — сказал заводила, — что он нашей кости человек. Подневольный. Забитый. Вот одумается, как мы, даст тебе промеж глаз, тогда и узнаешь, какова ему цена!

Атаман махнул рукой своим, и мужики тотчас расступились, освобождая дорогу.

— Боже мой! Боже мой! — воскликнул Адам Кисель. — Что сталось с нашим ласковым, с нашим сердобольным народом?

— Этих людей может образумить не мир, — сказал пан Мясковский, — но одна только смерть.

— Вы говорите несуразное! — От гнева Адам Кисель стал белым как снег. — Наша страна на грани самоистребления. Я, милостивый пан, не убежден, что Хмельницкий станет вести с нами переговоры. Он понимает: мы все — одна большая рыба, которая задохнулась подо льдом и готова сама залезть в сеть, лишь бы воздуха перехватить.

Пан Мясковский сердито шевельнул усами, но возразить не посмел.

— Я знаю, о чем вы думаете, — Две горестные складки прорезали высокий лоб воеводы. — Мол, Кисель двум Богам молится. Своих по крови жалеет. И все это правда. Я больше жизни люблю Речь Посполитую, но я против истребления моего, родного мне по крови, народа. Истребить народ все равно невозможно. Да и чего она стоит, земля, без работника на ней? Мир надо искать, пан Мясковский, хоть на небе, хоть под землей.

9

Место переговоров иногда значит больше самих переговоров. Хмельницкий разговаривать с поляками в Киеве не пожелал.

Птицы замерзали на лету, от печи бы не отходить, а посольству пришлось погрузиться в сани и ехать, куда велено было, — в Переяслав.

С музыкой, под красной хоругвью и бунчуком, с полковниками и есаулами выехал Богдан Хмельницкий в поле на полверсты от города встречать королевского посла. Поздоровался, сел в сани к Адаму Киселю по левую от него сторону.

При въезде в город грянул салют из двадцати пушек, и Хмельницкий покосился на пана сенатора: доволен ли приемом?

— Ваша милость, прошу вас на обед ко мне! — пригласил гетман. — Как разместитесь, так тотчас и за стол. Обозный пан Чернята укажет вам квартиры, он ради встречи вашей милости прибыл нынче утром из Чигирина.

И сразу стало ясно — казаки к встрече готовились. Всех посольских людей поместили в разных домах, далеко друг от друга, и к домам приставили стражу, чтоб кто не обидел высокородных гостей.

Возле длинного стола по обеим сторонам поставлены были дубовые лавки. Казаки сели по одну сторону, гостей посадили по другую. Кубки все были серебряные, а еду носили в глиняных горшках. Потчевали пшенной кашей, свининой и жареными гусями.

Первый тост выпили за здоровье короля, второй — за его милость Адама Киселя, третий — во славу Войска Запорожского.

Вино заиграло в казачьей крови, и полковник Джалалия крикнул свой тост:

— А нехай на нынешнем морозе попередохнут, как тараканы, и пан Чаплинский, кость ему в горло, и пан коронный