Она поджимает губы. Потом вскидывает руки и поворачивается.

– Ну ладно. Но я всё равно узнаю! – и с уверенным видом выходит из комнаты.

Мы с Мэттом переглядываемся с выражением ужаса на лицах. Мы были почти на волоске. Он беззвучно произносит одними губами: «Это небезопасно».

Я шевелю губами в ответ: «Определенно».

Он слегка приподнимает подбородок, кивая на дверь, и встает с приставкой в руке. Я слезаю с его кровати и следую за ним, и мы тут же сталкиваемся с его мамой, прижавшейся ухом к двери. Она выглядит такой же растерянной, словно застуканной на месте преступления, так только что выглядели и мы.

– Мам, что ты делаешь? – ошеломленно спрашивает Мэтт.

– Я просто принесла тебе…

Ее руки пусты.

– Принесла мне что? – спрашивает он.

Она оглядывается на темный коридор.

– Принесла тебе хорошие новости: у нас завтра на ужин стейки. Мы будем рады, если ты к нам присоединишься, Куинн.

Мэтт качает головой и обходит маму.

– Она вегетарианка! – Я иду за ним, тоже игриво покачав головой в ее сторону.

– Так что, никакого стейка? – кричит она нам вслед.

Мы спускаемся по лестнице мимо оленьих голов на стенах и коровьих шкур на полу, проходим через кухню к задней двери. Он не надевает футболку, и никто из нас не обувается. Мы бежим через двор к батуту. Он сразу же запрыгивает на него, показывая свое атлетичное тело. Я останавливаюсь и взбираюсь на батут медленно и аккуратно. Потом мы занимаем позиции, чтобы поиграть во «вперед-назад» на лодыжках, но, кажется, мы еще никогда не играли так, чтобы он был без футболки.

– Ладно, – он прижимается кожей к пальцам моих ног, положив руки мне на голени, всё еще играя в приставку, словно его и не прерывали.

Его грудь теплая, волосы покалывают кожу на моих ступнях. Я опираюсь на отведенные назад руки и поднимаю взгляд к чистому ночному небу.

– У меня такое ощущение, будто я больше не знаю, что за человек мой отец, – раздается словно из ниоткуда как для меня, так и для Мэтта. Я не планировала говорить об этом, но теперь, когда сказала, чувствую, как по пищеводу вверх устремляется поток.

– Почему? – спрашивает он, бросая на меня быстрый взгляд, прежде чем снова уткнуться в игру.

– Я всегда считала, что он осознает… ну знаешь…

– Нет, я не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Осознает расовые вопросы и всё такое.

Мэтт морщится. От упоминания расы ему становится некомфортно.

– Мне кажется, что, возможно, ему не настолько нравится цвет его кожи, насколько я думала, и, возможно…

– Погоди, почему ты так решила? – он поднимает взгляд. – Это же безумие. Я знаю твоего отца уже сто лет. Я знаю, он гордится тем, что стал первым темнокожим главным хирургом в его больнице. Это едва ли не второе, о чем он сообщает людям, после своего имени. А после этого – тот факт, что он учился в Колумбийском университете, – Мэтт смеется и возвращается к своей игре. – Мне кажется, тебе просто его не хватает, – говорит он. – Я знаю, что его часто не бывает дома.

Я кривлю рот, глядя в ночное небо.

– Ага, – отвечаю я, – Может, и так.

Он не понимает. Всё это не имеет значения. Мой отец, может, и гордится тем, что он первый темнокожий главный хирург, но это не значит, что он гордится тем, что он темнокожий.

Когда я возвращаюсь домой, мои родители всё еще ругаются, но теперь я уже не могу сбежать к Мэтту, так что сажусь на подвесные качели и жду на улице.

Она кричит:

– А ты знаешь, что твоя дочь ходит по твоей гардеробной, когда скучает по тебе?

Я не знала, что она об этом знает.

– А вот что случается, когда я здесь. Это для нее не лучше.

– Твои отношения с дочерью не должны складываться как на расстоянии, когда вы живете в одном доме.

– Как насчет наших отношений, Венди? Почему ты не заботишься о них?

– Да я единственная, кто о них заботится. Ты слишком занят, чтобы о них беспокоиться.

– Сложно вспомнить, почему мы продолжаем это делать.

– Мы продолжаем это делать из-за Куинн.

Так, значит, когда я уеду в колледж, у них не будет причин продолжать ссориться.

Семь вещей, которые постоянно перемещаются по папиному гардеробу

1. Часы с серебряным браслетом, подаренные ему его отцом, – с его именем Дезмонд Джексон, выгравированным внутри.

2. Крышечка от его любимого одеколона – того, что ему подарила моя мама на их годовщину три года назад.

3. Его черный галстук.

4. Его рабочие кроссовки.

5. Его бесконечные формы.

6. Я.

7. Мама.

Едва проснувшись, я тут же выглядываю в окно. Машина папы всё еще припаркована рядом с маминой. У меня в животе всё скручивается и сжимается.

Я одеваюсь и, пока спускаюсь по лестнице, слышу звон кастрюль и сковородок. Оказавшись на кухне, я обнаруживаю отца, изучающего коробку со смесью для блинчиков. Мама, одетая в халат, прижимается к его спине. Это зрелище вызывает у меня противоречивые эмоции.

– Доброе утро.

Они оба резко поворачиваются, а я беру яблоко из вазы и набор для ланча со стойки.

– Положи всё обратно, Куинн. Я готовлю завтрак, – говорит папа. Мама встает на носочки и целует его в щеку. Папа улыбается, поворачиваясь к ней губами.

– Я не хочу опаздывать на пересдачу теста.

Папа вздыхает, прижимая маму к своему боку.

– А эти шорты не слишком короткие?

– Пап, – я закатываю глаза. Он не может просто проснуться однажды утром, увидеть, как я ухожу в школу, и пытаться указывать мне, как одеваться.

– Я просто говорю. У вас в школе не существует дресс-кода.

– Не без причины, – говорю я, выходя в прихожую, – там понимают, что то, как я одеваюсь, ни в какой мере не влияет на мое образование.

– Куинн, сегодня после школы сразу возвращайся домой, – говорит мама, – мы идем на ужин.

Я оглядываюсь на них и вижу сердечки у них в глазах.

– Мы все?

Папа кивает, потом снова поворачивается к своей любящей жене.

И снова начинается этот цикл. Папа приедет домой сразу после работы, как и мама. Они всё будут делать вместе. Но сегодня вечером или, может, завтра, в зависимости от силы этого любовного заклинания, вновь начнутся ссоры.