К тому, что после восьми вечера нельзя выскочить в магазин за какой-нибудь мелочью, которую забыл купить в течение дня, Натка привыкала долго. А уж к тому, что по воскресеньям город просто вымирает, не привыкла до сих пор. В пятницу и субботу, напротив, все высыпают на улицы, наводняют кафешки и говорят хором так громко, что воздух наполняется нестройным гулом, от интенсивности которого раньше Натку охватывало удушье. Из какого-то упрямого чувства противоречия она продолжала сидеть взаперти на своей скале, смотреть на море через окна террасы и раздражаться, раздражаться, раздражаться. Собственное раздражение ее настолько пленило, что она начала получать удовольствие от постоянной культивации в себе той жертвы, которую совершила ради близких, и отказывалась что-либо предпринять для того, чтобы измениться. Натка катилась вниз по лестнице своего уныния и даже не думала останавливаться. А потом… Потом она встретила Паолу и будто прозрела, почувствовала желание бороться за все хорошее: настроение, время и климат в семье. Натка делала шаги навстречу, пытаясь забыть обиду на Андрея за то, что он бросил ее один на один с внутренними противоречиями и зажил своей распрекрасной жизнью. А теперь выясняется, и его снедали какие-то химеры. Он тоже переживал, чувствовал себя потерянным и так же, как Натка, хранил молчание. Почему? За какой чертой решать проблемы по отдельности им стало легче, чем друг с другом? Когда это произошло? Тогда, когда на вопрос: «Как дела?» – несколько раз ответили друг другу: «Нормально», не пожелав поделиться подробностями? Или когда на предложение Андрея сходить с ним на какой-то рабочий бранч она ответила отказом, сославшись на незнание языка? А может, виной стал тот вечер, когда, вернувшись с первого занятия по испанскому (платные уроки, конечно, организовал муж), Натка объявила, что язык – дерьмо, страна – дерьмо и все вообще – дерьмо. А еще она хочет домой, на работу, к своим арабам. На самом деле дерьмом оказался преподаватель, который почему-то решил, что азы испанского языка ученица лучше всего постигнет в постели, но об этом Натка благоразумно умолчала. Андрей же обозвал ее истеричкой и помогать перестал. Сказал:

– Не хочешь учить язык – не надо. Но я считал, у филолога не должно возникнуть с этим проблем.

– А у меня вот возникли.

– Я понял.

Он понял и замолчал. И на бранчи больше не приглашал, и чертежи не показывал, и советов не спрашивал. Его все устраивало. А Натка… Ну, что Натка? Переживет как-нибудь. Это она так считала. А оказывается, у него тоже все не слава богу. И проблемы вовсе не с ней, а с самим собой. А она ничего не заметила. Почему? Замкнулась в себе? Зациклилась на своих переживаниях? С таким наслаждением барахталась в собственном кризисе, что проглядела наступление этого самого кризиса у Андрея? Как же так?

Натка была настолько потрясена собственным открытием, что не сразу увидела официанта, который подошел к их столику и теперь услужливо переминался с ноги на ногу. Наконец он не выдержал и поинтересовался, будет ли сеньора что-то заказывать. Натка на секунду вернулась в реальность и быстро ответила:

– No, gracias. No quiero nada[17].

Андрей громко закашлялся – он как раз глотнул чая, что стоял перед ним на столе. Муж воззрился на Натку, будто видел ее впервые, но та предпочла не замечать этого удивления. Она погрязла в своем.

Раньше Натка всегда посмеивалась над историями, в которых женщины признавались в том, что не замечали изменений, происходящих с мужем. У нее не укладывалось в голове, каким образом «непримиримые противоречия» и глубочайшие проблемы внутри семьи могут возникнуть в одночасье, вырасти, словно грибы после дождя, а не зреть хотя бы полгода, как зерна граната, или не накручиваться друг на друга спиралью снежного кома. Натке казалось, что, живя с человеком много лет, трудно не заметить того гаденького червячка, который вдруг вползает в его сознание и начинает травить и мучить сомнениями. Нельзя сохранять хорошую мину при плохой игре. Не могут душевные метания одного не отразиться на отношениях двоих. Но Натка была уверена в том, что в их паре мечется именно она. А барахтаний мужа не видела. Что ж, получила по носу за гордыню и вздернутый нос.

Еще совсем недавно разговоры о том, что мужчина несколько лет кряду живет двойной жизнью, имеет вторую жену и даже общих с ней детей, а первая, как говорится, ни сном ни духом, она считала откровенно фальшивыми. «Чтобы нормальная женщина да не почувствовала, не разглядела этот пресловутый кризис среднего возраста? Не верю!» – говорила она и считала, что уж у нее-то все схвачено настолько хорошо, что никакие кризисы их семейству не грозят. Слушая психологов с их «наивной» математикой, утверждающей, что проблемы в отношениях возникают в парах в одни и те же периоды, Натка изумлялась тому, с какой легкостью чувства людей подгоняются под законы логики, устанавливаются шаблоны и рамки. В ее сознании существовала только одна логика: есть любовь – значит, все хорошо. А если нет – то и никакие психологи твой брак не спасут.

Но неожиданно все оказалось намного сложнее. Любовь любовью, а кризис кризисом, и в одиночку любви этот кризис не одолеть.

Натка взяла чашку Андрея и отхлебнула глоток.

– Горячий.

– Холодно, – отозвался муж. Все это время он терпеливо молчал, давая Натке возможность разобраться с воспоминаниями. Она бросила на него понимающий взгляд: с моря дул холодный ветер, врывался в открытые окна таверны, шелестел бумажными скатертями, задувал свечи и напоминал о наступлении ночи. Прохлада спускалась на город, а Андрей бежал от себя в одной футболке и шлепках.

– Пойдем домой, – примирительно предложила Натка.

– Что-то нет настроения, – ответил Андрей с кислой миной.

И тут Натка взорвалась. Кризис кризисом, но ведь вокруг тебя люди, а не машины. Им нужны слова, нужны объяснения, нужно общение, в конце концов! Уж если не хватает духу рассказать о том, где его черти носили прошлой ночью, то, по крайней мере, он мог бы, мог бы… И она почти прокричала Андрею в лицо:

– Ты мог хотя бы поинтересоваться, как у меня все прошло в Жироне. – Натка встала так резко, что стул перевернулся и едва не разбил витрину с пирожными. Чашка с чаем тревожно зазвенела. Натка кинула на мужа презрительный взгляд и бросилась к выходу.

– Ну и как? – раздалось ей вслед.

Не оборачиваясь, Натка махнула рукой и ответила:

– Te dieron recuerdos[18].

Проснулась Натка, как ни странно, в отличном настроении. Вчера, вернувшись домой, она приняла изрядную дозу коньяка, и теперь хотя бы то, что у нее совершенно не болела голова, она сочла достаточной причиной для хорошего расположения духа. Даже погода, которая внезапно испортилась (море пенилось и ругалось, небо мрачнело от туч, накрапывал дождь), не смогла изменить Наткиных жизнеутверждающих планов. А планы она составила еще вчера, где-то между третьим и седьмым бокалом. Как раз тогда, когда, заглянув в кабинет, подошла к столу и перевела очередное задание. Текст был, как и предыдущие, очень странным для самоучителя по иностранному языку, но на этот раз вполне понятным. Строчка оказалась короткой, и перевела ее Натка без помощи словаря: