– Да мы и не начинали!

– Тебе только кажется. – Голос мужа звучал обреченно. – Я веду эти разговоры уже лет двадцать.

– Какие двадцать… – И тут она вспомнила. И не только вспомнила, а поняла все его предыдущие попытки.

– Натка, смотри, идет, идет!

– Где? Где? Да отойди же! Дай посмотреть! Ну пропусти, Андрюшка, я же все-таки мама!

– А я папа, – отвечает он с гордостью в голосе. – И она ко мне, между прочим, побежала.

– Прям побежала? – Натка всовывает голову мужу под мышку и видит годовалую Ниночку, медленно и неуверенно, но самостоятельно переставляющую ножки.

– Она от дивана идет, – говорит Андрей так, будто то, что дочурка наконец пошла, – это исключительно его заслуга.

Следующие полчаса они уговаривают дочку пройти от стола до кресла, от кресла к буфету и от буфета к дивану. Ниночка восторженно выполняет команды и заливисто хохочет, когда «дурачки-родители» хлопают в ладоши и кидаются целовать ее так, будто она совершила самое расчудесное в мире чудо. А потом они дружно купают дочку, надевают на нее пижамку и наперебой поют колыбельные. Когда Ниночка засыпает, они тоже идут в постель и ласкают друг друга так нежно, ласково, но вместе с тем спокойно, как это делают обычно люди, между которыми все давно решено и не существует никаких недомолвок. Потом Андрей открывает книгу, а Натка устраивается у него на груди и прикрывает глаза. Ей тепло, уютно и так хорошо, что она даже не сразу слышит, что муж о чем-то спрашивает. Затем чувствует, что Андрей щекочет ее шею и шепчет в ухо:

– Может, махнем куда-нибудь?

– Отдохнуть? – мурлычет она, почти засыпая.

– Почему? Можно и поработать.

– С ума сошел. – Ее губы растягиваются в улыбке. Натка уверена, что он шутит.

– Почему? – Андрей не собирается конфликтовать. Просто любопытствует.

Натка дергает лежащим на его груди плечом. Разве можно работать где-то еще? Да и зачем? У них все прекрасно: Натка сидит с Ниночкой, им помогает мама. У Андрея тут много друзей, и он доволен своей работой. Кажется, доволен. Или нет? Фу, глупости какие! Конечно, доволен. Просто мужчин всегда куда-то тянет. Кого-то на сторону, а кого-то через тернии к звездам. Блажь все это. Блажь и немножечко дурь. Мальчишеская. Подрастет и перестанет бросать в пространство пустые предложения. И уж тем более настаивать на том, чтобы жена на них реагировала.

Но пока он настаивает:

– Так почему, Нат?

– Не знаю. Просто Ниночка маленькая. И здесь родители, и Аленка, и я тоже на работу хочу.

– Вот там и пойдешь.

– «Там» – это где?

– Какая разница? Где-нибудь.

– Нет, дорогой. На где-нибудь я не согласна. Мне с моим арабским это не подходит.

– Ясно, – говорит он, вздыхая.

Натка приподнимается на локте, заглядывает ему в глаза:

– Что тебе ясно?

– Да ничего, Натка. Ничего особенного. Спи.

И она засыпает. Ей не о чем переживать. Они молоды, счастливы, любят друг друга. В семье у них царит полное взаимопонимание. Никаких причин для волнений.

Попытка номер два случилась, видимо, тогда, когда Натка оказалась одержима идеей рождения второго ребенка. Она, конечно, продолжала выполнять все свои домашние обязанности, старалась быть внимательной матерью и хорошей женой. Даже ходила на работу и с десяти до шести исправно переводила арабскую вязь. Она занималась письменными переводами: штудировала словари и составляла предложения, но мысли ее при этом были далеко. «Может, сменить врача? Пропить курс новых витаминов? А что, если все-таки решиться на ЭКО? Конечно, у нас есть Ниночка, да и возраст вполне позволяет ждать естественной милости от природы, но терпение иссякает». Натка из тех, кому вынь да положь. А иначе не мил белый свет, да и солнце не греет. Натка себя заела и других достала своей зашоренностью и погруженностью в исполнение собственных планов.

– Поедем посмотреть на Марусю, – в который раз предлагает мама. – Она так выросла. Да и Аленка о тебе спрашивает (тогда сестры еще интересовались жизнью друг друга), скучает.

– Мам, я тоже скучаю. Ты права. Наверное, надо съездить.

– Отлично. В субботу?

– Нет. Я записана на уколы иммуноглобулина. Весь день проведу в клинике.

– Тогда в воскресенье?

– Мне обещали устроить прием у Земцовой. А она принимает только по воскресеньям.

– Это кто?

– Специалист по ЭКО.

– Натка, зачем тебе…

– Мам, не начинай!

– Ну ладно, дело твое. Тогда, может, в следующие выходные?

– Пожалуй. Хотя нет. Мы же собирались в Завидово.

– А туда зачем? – недоумевает мама. Ей ли не знать о «любви» старшей дочери к подмосковной осенней природе. Летом Натка еще способна посидеть у костра и отведать жаренного на углях мяса, зимой может с удовольствием одолеть пару километров по лесной лыжне. Но осенью, в слякоть, дождь и холод, ее даже в городе-то без нужды на улицу не вытащишь, а уж за его пределы да по доброй воле…

– Андрей с Ниночкой грибы собирать будут.

– А ты?

– Я так.

– Нат?

– К экстрасенсу пойду.

– К кому?

– Ну к бабке, мам. Что тут непонятного?

– Что стряслось? Андрей, да? У него кто-то есть? Давно? Он признался? Может, тебе только кажется, а? Ты вообще знаешь, что все эти привороты могут быть опасны? Так и погубить человека недолго. Может, отпустить его, а, Нат? Ты у меня молодая, красивая. Встретишь еще свое счастье.

– Мам, да не за этим мне вовсе экстрасенс нужен.

– А зачем?

– Хочу узнать, будет у меня еще ребенок или нет. Я устала ждать, переживать и действовать другим на нервы.

Мама долго молчит, потом с горечью произносит:

– Странно!

– Что странного? – Натка готова защищаться.

– Странно, что для того, чтобы перестать изводить себя и других, разумному человеку понадобился экстрасенс.

Мама бросает трубку. Натка обижается. Обычное дело.

Через выходные едут в Завидово. Возвращаются с полным багажником белых и большой надеждой в Наткиных глазах. «Бабка» лет тридцати с хвостиком объявила, что «отчаиваться рано». А стоило это пророчество, между прочим, немалых денег. Но Андрей не злится. Он вообще человек щедрый, а уж перемены в настроении жены ждал так долго, что готов заплатить и больше за появившуюся наконец на ее лице мечтательную улыбку.

Натка смотрит в окно и снова прокручивает в голове разговор с гадалкой. Андрей подпевает магнитоле, Ниночка щебечет что-то свое. Наконец Натка говорит: