Когда он приехал к Мартине, его ждало охлажденное шампанское «Крюг» и ее ключи от дома. Этот момент они лелеяли в своем воображении, и, хотя ее воодушевление в связи с их общим триумфом было приятно ему, он почувствовал странную отчужденность. Возможно, ему просто разонравилось шампанское. Возможно, когда винтажный «Крюг» превращается в обычную шипучку – это признак успеха. Не то что благородная пинта пива в прокуренном пабе, среди пестрой публики, рядом с твоим верным корешем.

Мартина опустилась перед ним на колени и расстегнула ширинку, игриво улыбаясь. Он закрыл глаза. Дело было сделано – он добился успеха. И жизнь во лжи с Гейл подошла к концу. И Том пришел и сделал именно то, зачем Шон позвал его: он сделал его победителем. Но Шон не чувствовал себя счастливым. Мартина отстранилась и посмотрела на него вопросительно. Он, не открывая глаз, запустил пальцы ей в волосы и кивнул. Она продолжила свои старания, и он сосредоточился на ощущениях. Он попытался сильнее возбудиться, подумав о тех девушках в пабе и об одной недавно просмотренной порнушке (ни одна женщина не могла отучить его от этого пристрастия, даже если знала о нем, в отличие от Мартины). Но ничего не помогало. Он мягко поднял ее на ноги и обнял.

– Почему я не чувствую себя счастливым?

– Ты получил то, чего хотел. Теперь ты ощутишь пустоту.

Он кивнул. Это было правдой, и проницательность Мартины наполнила его нежностью к ней. Он молча погладил ее по волосам в знак примирения с их первой сексуальной неудачей. А потом они стали вместе смотреть телевизор, тоже впервые.

– Приличный человек довольствуется выгодой. – Кингсмит нередко говорил ему это первое время. – Только дураки хотят чего-то большего, дураки могут быть пешками, но не партнерами.

И Шон – или Шон, мальчик, как называл его Кингсмит – смеялся и смотрел, как растут капиталы, и, когда было нужно (а нужно было часто), работал по семь дней в неделю, привыкая к особым методам своего патрона, усваивая его финансовые схемы, напоминавшие русские матрешки, путешествуя с ним и запоминая его маршруты: с Каймановых островов в Панаму, из Монако в Джерси и в Цюрих и так далее. Очень часто со стола Кингсмита Шону перепадали крохи от доходов – иногда в виде наличности, но чаще в виде неожиданного первичного размещения акций некой прежде неизвестной компании, которую Кингсмит тщательно окучивал до ее дебюта на фондовой бирже, как правило, связанной с горнодобывающей промышленностью, одной из главных сфер его интересов. Шон проявил себя превосходным управляющим финансовой машиной Кингсмита, используя часть дохода для роста своего портфеля недвижимости и всегда реинвестируя по рекомендациям патрона.

Оба понимали, что Шон никогда не будет играть с Кингсмитом на равных, но он был способным учеником и сумел нажить такое богатство, о каком и не мечтал в двенадцать и даже в двадцать один год. Он стал достаточно богатым, чтобы признать, что одних денег мало. О чем он всегда мечтал, так это о том, чтобы вписать свое имя в историю. В буквальном смысле. Как Баренц или Беринг или – ну, ладно, пусть не как Сесил Родс[11], – в общем, как отважный, благородный первопроходец, чьим именем могут назвать горы и моря.

Теперь же, после сделки с Педерсенами, в глубине души, которая тайно жаждала славы, он возликовал. Он, Шон Каусон, без всякой посторонней помощи поднялся наверх и сумел стать владельцем крохотного кусочка Арктики в этот важнейший для ее истории момент. Лед отступал, и заполярное судоходство становилось активнее с каждым днем, перемещая глобальные рынки от кассовых стоек супермаркетов к строительным контрактам по мере того, как понижались цены на товары. Уйма полезных ископаемых, еще никем не охраняемых, ждала хозяев. Даже в воздухе, казалось, витало предчувствие чуда; действительно, пришел новый золотой век коммерции и возможностей, и Шон был пиратом новейшего образца, но действовал он не ради наживы, а ради признания. Он был известен как человек, умеющий сводить нужных людей, и именно этим он собирался заняться в Арктике, на новой деловой арене, где коммерция и логистика столкнулись с экологией. Такая роль несомненно заслуживала определенного признания.

Мидгард стал его величайшим завоеванием, хотя в душе он всегда знал, что его ждет победа. Еще за несколько месяцев до того, когда шансы на успех с этим тендером были ничтожно малы, он нашел одного норвежского архитектора и выплатил ему авансом крупный гонорар, чтобы уложиться в узкие временные рамки, необходимые для этой работы. На следующее утро после того, как ему сообщили о решении Педерсенов, когда Мартина ушла на работу, он позвонил из ее дома в свой офис в Осло, и восторженные поздравления, обрушившиеся на него, наполнили его счастьем, гревшим душу, пока он шел через Кенсингтонские сады.

Он направлялся в универмаг «Селфриджес», чтобы убить время перед встречей с Джо за ланчем. Он еще не знал ни места, ни времени, но это было в порядке вещей. Недавно Шон даже не знал, в Лондоне ли Джо, но утром получил электронное письмо, в котором тот сообщал, что будет в Собрании Уоллеса[12] прямо за универмагом, и они смогут пересечься и наскоро перекусить. Шон вспомнил, что Джо нравилось любоваться старинным оружием. Обычно старик предавался этой забаве, когда у него был порядок в делах. Он тешил себя мыслью приобрести что-нибудь, принадлежавшее древнеримскому полководцу Крассу[13]; Шон все время собирался почитать о нем, чтобы быть в теме, но никак не мог выкроить времени.

Небо было белесо-голубого цвета, и держалась такая жара для февраля, что, несмотря на облетевшие деревья, бегуны были одеты по-летнему. Шон шел через парк, подавляя раздражение из-за того, что его патрон, которого он глубоко уважал, все еще, как ему казалось, относился к нему как к безусому практиканту, готовому с благодарностью потакать всем его прихотям. С тех пор прошла вечность, но Кингсмит, в отличие от прочих смертных, похоже, был неподвластен времени.

Шон прошел вдоль верхней части Серпентайна, глядя, как два лебедя опускаются на воду. Если Кингсмит продолжал относиться к нему как к мальчишке, значит, такова была плата за доступ к его капиталу. Ни много ни мало сто пятьдесят миллионов долларов, которые при содействии Тома сделали его хозяином виллы «Мидгард». Когда-то он называл Кингсмита стариком, и многие думали, что тот действительно его отец. Шон не разубеждал их, ведь он ощущал себя в большей степени сыном Кингсмита, чем своего безвестного отца. И пусть даже из Кингсмита этого было не вытянуть никакими клещами, поскольку он был очень сдержанным человеком, но Шон в глубине души не сомневался, что старик испытывает к нему отеческие чувства. Так что он закрывал глаза на его причуды. Шон решил убить немного времени в универмаге «Селфриджес», в отделе часов, и подождать его звонка.