В два или три месяца малыши уже пробуют улыбаться, и Стасу страшно хотелось, чтобы в первый раз малыш улыбнулся именно ему. Но маленький Даниил почему-то не улыбался, не гулил, а только пускал слюни да засовывал в беззубый ротик пальчики. Позже он попытался засунуть в рот целый кулачок, но кулачок в рот не помещался. Стасу хотелось, чтобы Даниил быстрее пополз. Он укладывал сына на животик и ставил перед ним игрушку – розового зайца, жующего аппетитную морковку. По плану малыш должен был заинтересоваться зайцем и немного проползти вперед, чтобы его схватить. Но маленький Даниил никаких планов не признавал, ползти отказывался, лишь быстро переворачивался на бочок и скручивался калачиком. Лёка со Стасом смеялись. То, что малыши вообще не начинают ползать в три месяца, они не знали.

Вообще Лёке нравилось быть мамой. Да, хлопотно, но было в этом что-то очень нужное, что-то очень правильное. Лёке казалось, что она первый раз в жизни на своем месте. Ну или почти на своем.

И Димка сниться перестал. Точнее говоря, приснился, но лишь один раз. Тогда Лёка проснулась с уверенностью, что если бы у них с Димкой родился ребенок, то все сложилось бы иначе. Но она привычно отогнала от себя эти мысли. Какой еще Димка? Нет никакого Димки. У нее Стас. И сын. И новая жизнь, в которой она не простая лаборантка или зачуханный менеджер, а солидная дама. Жена бизнесмена. Ну, ладно – еще не жена. Но будет. Обязательно будет!

2

В тот октябрьский день у Даньки болел животик, и Лёка привычно накручивала круги по квартире с хнычущим малышом на руках. Может, все-таки няню? Ненадолго, только пока Данька не начнет хорошо спать по ночам?

Наконец Данька задремал, но Лёка знала – попытка положить его в кроватку обернется новым плачем. Ладно, пусть спит на руках! Это тяжеловато для рук – малыш уже увесистый, три месяца как-никак! Зато тихо.

Чтобы чем-то себя занять, Лёка включила новости на местном телеканале и хмуро смотрела скучные сюжеты о заседаниях городских депутатов и нуждах местных школ. Внезапно Лёка услышала то, что заставило ее вздрогнуть.

– Только что стало известно, что сегодня, прямо среди белого дня в городском парке культуры и отдыха был застрелен лидер одной из преступных группировок. Киллер подстерег его, когда тот выходил из своего автомобиля. Убийца выпустил три пули из автомата Калашникова. Одна улетела неизвестно куда, другая ранила случайного прохожего, а третья попала жертве прямо в грудь. От полученного ранения двадцатишестилетний мужчина скончался. Киллер бросил на месте преступления автомат и скрылся.

Дальше следовала видеозапись с места происшествия.

Лёка увидела центральный парк, мелькнули карусели, потом показались раскрашенные палатки с игровыми автоматами. Напротив одной из них стоял огромный черный джип. Тот, о ком говорил равнодушный голос из телевизора, лежал на спине рядом с машиной. Чуть дальше стояла карета скорой – врачи оказывали помощь прохожему, получившему случайную пулю.

Лежащему на земле они не помогали. Ему уже никто не мог помочь.

Лёка охнула. Лица убитого было не различить, но ей и не нужно было видеть лицо. Эта одежда, эта откинутая в сторону рука, дорогущие часы, которые Лёка видела столько раз! А вон валяется барсетка из кожи страуса. Визитки больших начальников рассыпаны по дорожке – покойному больше не придется звонить этим людям. А вот опять показали джип, и теперь стали видны такие знакомые номера…

Увы – ошибки быть не могло!

Рядом с телом стоял молодой капитан милиции. Он наклонился и поднял с земли визитки высокого начальства, которыми Стас так гордился. Камера скользнула по лицу капитана – он что-то говорил своему коллеге. Звука не было, и Лёка не умела читать по губам, но сейчас она почему-то поняла, что именно говорил милиционер.

– Такие дела, Степа! Сегодня ты король, а завтра в земле сгниешь! Как по мне – лучше до пенсии получать зарплату в двести долларов, чем в двадцать шесть лет лежать вот так с пулей в груди. Вот ведь как бывает в жизни!

– Да, вот как бывает! – пробормотала Лёка.

По телевизору еще что-то говорили, а Лёка не могла оторвать взгляд от безжизненной руки Стаса. Потом еще что-то показывали, а Лёка все смотрела в экран, в ту точку, где только что была эта рука…

Из оцепенения ее вывел Данька – малыш проснулся и захныкал, прося есть. Лёка по ошибке дала ребенку правую грудь. Малыш протестующе заорал, и Лёка переложила его к левой.

– Вот мы с тобой, Данька, и сироты, – сказала она горестно. – Убили нашего папку, малыш!

Малыш, конечно, ничего не ответил, а у Лёки тихонько зазвенело в голове – она постепенно начала осознавать свое положение.

В одну минуту она утратила опору, очутилась в подвешенном состоянии. Она находилась в шикарной съемной квартире – но за нее через несколько дней надо платить триста долларов – сумму совершенно неподъемную! Нет другого жилья в Большеграде, нет комнаты в общаге, да и старая комендантша, мама Стаса, там уже не работает. Новая же Лёку не знает, и договориться с ней не получится.

Лёка потянулась за кошельком, трясущимися руками взяла его, пересчитала наличность. Денег хватит на несколько дней, а потом – финиш! Конечно, можно что-то продать из мебели да что-то из шмоток, это позволит выиграть месяц-два. А потом?!

Вернуться на работу в фирму «Суперупаковки»? Краснокутский не принимает назад тех, кто решился уйти, да и то, что она, уходя, назвала его дурошлепом, точно не забыл. И как работать с младенцем на руках?! Хоть у Краснокутского, хоть не у Краснокутского?

Друзья? Нет у нее никаких друзей! Родственники? Какие родственники?! Мама умерла, братьев-сестер, дядей-тетей нет. Родственники Стаса? Не знают о ней родственники Стаса!

«Может, это и хорошо, – Лёка криво усмехнулась. – Тесть Стаса вряд ли мне обрадуется… Тем более Светка!»

Можно было бы обратиться к матери Стаса, но где ее искать? Она куда-то переехала. Стас говорил, куда именно, да Лёка не потрудилась запомнить. Да и как обратиться-то? Заявиться и сказать: «Здравствуйте! Я любовница вашего покойного сына, а это ваш внук!»? Старушка знать не знает ни о любовнице, ни о ребенке. Прогонит с порога и права будет.

М-да, ситуация!

Наевшийся Данька умиротворенно засопел, и Лёка смогла положить спящего сынишку в кроватку. Прошлась по комнате – раз, другой, третий… Потом пошла на кухню.

У нее в квартире всегда были коньяк и вино. Стасу не нравилось, когда она выпивала, и потому бутылки стояли закупоренными, но они были! Лёка решила, что вино для такого случая не подходит, и налила себе коньяку.

Коньяк разлился по телу теплом, но облегчения не принес. Впрочем, кое-что изменилось – Лёка ненадолго перестала жалеть себя и остро пожалела Стаса.

Она не знала о его бандитских делах. Чем занимались Стас и его тесть, откуда были деньги на роскошную жизнь – он не говорил, а она не спрашивала. То, что они не законопослушные граждане, было и так понятно, а большего ей знать не полагалось.