– Немец! Бери меня в жены! Я тебя так любить буду, как тебя никто и никогда любить не будет! – И добавила: – А горилку я вот из-за тебя сегодня впервые выпила.

– Да не поверю, – отозвался Степка. Сигарету бросил, на Марусин двор глянул – нет никого и окно закрыто.

– Чтоб я… – всхлипнула. – Вино домашнее могу… А горилку – нет.

– Хорошо, – пожал плечами. – Поженимся. Старостенко обещал свадьбу организовать.

Библиотекарша всхлипнула сильнее и припала к немцу. А из степи к Орысиной хате шли Маруся с Лешкой. Легкие, парят над землей. Лешка уже дошел до порога, глянул на улицу и усмехнулся:

– Глянь, Маруся, каким дисциплинированным немец оказался: приказал ему Старостенко на горбоносой жениться, он – как пионер!

Маруся увидела Степку с Татьянкой на лавке, вздохнула:

– Да, может, хоть это поможет.

– Ты о чем? – не понял Лешка. Вот всегда Маруся ему загадки загадывает.

– Замерзла я что-то, – ответила Маруся, – до самого сердца холодно. – К Лешке прижалась. – Нужно будет окно на ночь закрывать.

Старостенко слово сдержал. И хоть как Татьянкин отец ни доказывал, что и сам в состоянии единственной дочке свадьбу сыграть, председатель велел молчать и постановил:

– С тобой, Тарас, все понятно. А у Степана родителей Бог к себе прибрал. Мать в войну на гранате подорвалась, Барбуляк-калека без нее недолго протянул. Хлопец сам, как бурьян, рос. Так что ж ему теперь – как сироте жениться? Сам рядом с ним на отцовское место за столом сяду. Как-никак, а все эти годы я его опекуном был, и сейчас не откажусь, сделаю хлопцу хорошую свадьбу. А ты поможешь. Точка.

Сначала хотели в клубе разгуляться, но в Ракитное как раз цирк приехал, и Тарас Петрович с хлопцами с тока за день расчистили заброшенное Степкино подворье и построили на нем настоящий свадебный шатер с брезентовым тентом. Немец и сам помогал, даже нравилось ему это, все подправлял за хлопцами, а те подначивали:

– Да ты, Степка, придирчивый, будто и правда немец.

– Один раз женюсь, – бормотал в ответ.

Накануне свадьбы продавщица сельпо положила перед Степкой на прилавок чешский шерстяной костюм и сказала:

– От себя оторвала! Бери, немец!

– Спасибо, – смягчился.

Шел по Ракитному домой с костюмом и парой крепких кожаных туфель, и мысли – роем. Вот жил он, жил, почти до тридцати лет дожил, кажется, каждую собаку в Ракитном знает, а как-то не довелось с односельчанами близко сойтись. Все – сам по себе. И Маруся… А вот надумал жениться, так все село ему – кто слово доброе, кто помощь. И от чистого сердца, словно немец им – родня кровная. Марусю вспомнил: «А я тебя женю, Степка. Ровней будем»… Ишь ты! И тут она нарисовалась. Ровня? «Увидим», – подумал. Во двор зашел.

– Степочка! Где ж ты так долго был? – Татьянкин голосок тоненький.

«Если б не этот нос!» – вздохнул мысленно. Очки поправил.

– Татьянка! Глянь-ка! Хороший костюм я купил или не очень?

Хороший! И костюм, и белая сорочка, и туфли. Впервые в жизни костюм надел – сам себя не узнал. У пиджака плечи подкладные – Степка в нем крепкий, ладный. Татьянка тоже не подкачала. Нина Ивановна дочке собственноручно такое платье сварганила, что ракитнянские девки за карандаши схватились – фасон скопировать и точнехонько такое себе пошить, когда и они невестами будут. Татьянка во двор вышла, когда Степка с хлопцами за ней пришел, чтоб вести в сельсовет, – и все во дворе рты раскрыли – светится, красивой стала, и даже нос того света необъяснимого не заслоняет.

– В счастье и свинья – королева, – буркнул было Николай, да девки так на него цыкнули, что он рот и закрыл.

В сельсовете за пять минут расписали. Одну минуту Степка краснел и, поправляя очки, искал место в документе, на котором должен был засвидетельствовать своей подписью, что Татьянка теперь действительно его жена. Остальные четыре минуты председатель сельсовета Панасюк красиво и размеренно говорил молодым про высокую ответственность молодой семьи перед обществом, страной и Ракитным, чтоб, выходит, не мешкали, через девять месяцев дисциплинированно повысили такие-сякие демографические показатели и родили маленького Барбуляка.

– Горько! – выкрикнул еще в сельсовете нетерпеливый Николай.

Степка невинно чмокнул Татьянку в губы, и компания покатилась к свадебному шатру.

– Степочка… А как меня теперь звать будут – Барбулячкой или Барбулихой? – спрашивала счастливая Татьянка, впервые идя по родному селу под руку с хлопцем, да еще и не с каким-нибудь шарлатаном, а с собственным законным мужем.

– Наверно, Барбулячкой, – рассудил немец.

В шатре никто не произнес «Добрый вечер», но азартный Тарас Петрович, как выяснилось, и без кодовой фразы смог легко выпить первую за молодых, а потом – как всегда: за моряков, за женщин, за хряка… Едва не потянул полкомпании в загончик к хряку, и хоть пьющие ракитнянцы Тарасового хряка раз сто лицезрели, все равно вскочили, но Нина Ивановна отчаянно схватила за руку Старостенко и тот вмиг навел порядок.

– Куда это вы намылились? – громыхнул.

Степке больше всего не нравилось то, что гости раз за разом горланили «горько!» и он был вынужден вставать и без конца и края чмокать Татьянку в губы привселюдно. После пятой, когда и эта проблема отпала и Степка бодренько вскакивал, стоило лишь кому-то из гостей крикнуть: «Ой-йой! И курица горькая, и картошка горькая, и огурцы горькие! Да что же это?!», в шатре вдруг стало тихо и Старостенко демонстративно строго спросил своего заместителя Лешку Ордынского, словно тот на важное заседание опоздал:

– А почему это ты, Алексей, задержался?

Степка оторвался от молодой и увидел Марусю с Лешкой. Приглашал их. Конечно же, приглашал. Татьянка собственноручно открытку с голубями подписала, и немец вручил ту открытку Лешке. Однако возле сельсовета Маруси с мужем не увидел, в шатер с первой волной возбужденных гостей они не влились, и Степка было подумал, что Маруся не придет.

Лешка развел руками, мол, так уж получилось. Маруся смотрела немцу в глаза, а в руках – большая коробка с пышным бантом.

– Проходите, проходите, гости дорогие! – подскочил Татьянкин отец, Нина Ивановна вмиг на стол – две чистые тарелки, вилки, чарки.

– Штрафная! Штрафная! – загорланил Николай и давай наливать.

– Иди ты со своей штрафной! – цыкнула Маруся. – Дай молодых поздравить!

Николая локтем – а ну отошел! И к Татьянке со Степкой. Лешка рядом. Стали перед молодыми, немец с Татьянкой поднялись. Маруся так серьезно головой кивнула.

– Дорогие наши Татьяна и Степан! Поздравляем вас с законным браком. Живите сто лет, детей нарожайте и… – умолкла и коробку немцу в руки – тыць. – Вот это подарок наш.

Коробку отдала, из рук Николая чарку приняла, одним глотком осушила, руку к груди – беспомощно, растерянно. Степка коробку в руках держит, на Марусю смотрит – а намысто где? Нет кораллов. Сверкают на Марусиной груди прозрачные бусы из горного хрусталя, и от этого прозрачного холодного сияния словно и сама Маруся стала прозрачной и холодной.