Представляя Чехова с лодочником в ледяной первомайской реке, Дима размышлял о том, что крыша над головой важнее искусства. Утони тогда лодочник – и неизвестно, где бы сейчас кантовался молодой специалист. Без «Чайки» и «Вишневого сада» жить можно.

В одиночестве лезет на ум странное. Нездоровые мысли бродят в голове одинокого человека, как пациенты по коридорам дурдома. Лежа на спине, Дима смотрел в паутину и думал, какая жалость, что Галя испытывает неприязнь к столичной жизни. Чувство страха, маскируемое чувством юмора, мол, не имею большого интереса к Большому театру.

Он уважал в своей жене всё, даже непонятное. Но сам по себе предпочел бы Москву. Там хотя бы есть тротуары. А в Большой ходить не обязательно. Однако штука в том, что он давно уже не сам и не по себе. Поэтому мается сейчас один в Сибири и готов терпеть, сколько понадобится, лишь бы получить жилье.

Однако в очереди на квартиру стоял весь завод и лично главный инженер. У молодого специалиста мысли о будущем были как щи – кислые. Жрать тем временем нечего. Отправляя ползарплаты в Иваново, Дима сидел на картошке с крупой и не отказывался только от курева. Из Иванова в ответ приходило унылое:

После прочтения тоска наваливалась, как подушка, и ноги отказывались идти на вокзал. Было страшно заплакать под музыку среди толпы. Чужие люди, а все равно неудобно.

Занимающий в комнате вторую койку пожилой – сорокалетний – Михалыч успокаивал:

– Сибирь, сука, вредная. Слезы и неволя.

Он вкалывал на заводе грузчиком. До этого воевал, до войны сидел. Такая биография в Советском Союзе тиражировалась миллионами экземпляров. Михалыч не любил вспоминать прошлого, не мечтал о будущем, он кайфовал в текущем моменте. По выходным жарил на примусе вымя и лакомился разливным пивком. Приглашал Диму разделить с ним трапезу. Дима вежливо отказывался. Во-первых, нечем ответить. А главное, ужасный вкус. Вымя – говно, пиво – моча. Михалыч не обижался. Сочувствовал заброшенному в стесненные обстоятельства. А что? Каждый имеет право считать свою жизнь трудной. Особенно если с детства сидел на хорошем месте у окошка или на пляже с газеткой, не зная горя. Во время войны летал, как бабочка, по воздуху. Кнопку тык, бомбу хлобысь – и ауфвидерзеен! Не война, а танцы в доме культуры.

Только одна вещь из жизненного багажа соседа возбуждала в Михалыче интерес. Море, которое Дима видел своими глазами.

– Какое оно? – допытывался Михалыч. – Правда, что ли, без берегов? Совсем черное? А в Белом вода как молоко, что ли? Не верю!

Сибиряк по природе нигилист, ни во что не верит, но с удовольствием интервьюирует пришельцев. Слушает в охотку, так что у рассказчика язык распускается, как цветок. Перед лицом Михалыча Дима чувствовал себя морским волком. Брехал от всей души, перелистывая соленые волны, как страницы завиральных средневековых атласов. Бессовестно населил Черное море китами, в которых лично бросал гарпун. Хвастал знакомством с аргонавтами. Добавил пиратов под веселым роджером. Куда без них? Сосед наслаждался. Вымя, море. Что еще нужно рабочему человеку?

– Сеанс! – жмурился он, блаженно облизывая ложку.

С ним было хорошо. Жаль, что его арестовали, когда на заводе случился пожар и следователю приглянулась биография И.М.Петрова, судимого в тридцать седьмом по пятьдесят восьмой. Михалыч тогда строил оперный театр в Новосибирске и торжественно обещал закончить к двадцатой годовщине Великого Октября. Но вредная японская разведка любой ценой старалась испортить нам праздник. С этой целью она вербовала изменников. Рихард Зорге предупреждал из Токио: Михалыч – вредитель, ему прислали чемодан золота для осуществления саботажа через подкуп и спаивание строительных бригад. В новосибирском НКВД трудились романтики с богатым воображением. Разве что художественного вкуса им не хватало самую малость. Иван Петров с чемоданом самурайского золота – придет же такое в голову! Умный Михалыч не подписал бредятины, которую они сочинили. Отрицалово спасло ему жизнь. Остальных японских шпионов пустили в расход, а этот сохранил себя для новых процессов. После войны томское следствие было страшно признательно грузчику за его довоенное упрямство. Дело ему оформили без проволочек и в лучшем виде. Михалыч пошел на второй срок.

Жаль, конечно. Зато освободилась койка. В профкоме намекнули: если Дима подаст на нее заявление, как семейный, то его рассмотрят. Он написал заявление и неожиданно получил добро.

Теперь он глядел на потолок не в романтической хандре, а по-хозяйски, замышляя побелку. Мерил шагами комнату, прикидывая, сколько осталось времени до приезда жены с ребенком и как сделать ремонт на медные деньги. Пол, стены, потолок – все было в убитом состоянии. Но всего сразу не исправишь. Бедному человеку приходится думать только о главном.

Главное похоже на слона, которого щупают слепые историки. Бывает, что им почти удается объять необъятное. Но зачем? Вот в чем вопрос. Помните того самодура из Древнего мира, который заказал своим бородатым мудрецам написать для него полный курс всемирной истории? С налогами в его государстве был полный порядок, вот он и чудил, не считая казны. Переглянувшись, обрадованные мудрецы попросили грант на десять лет.

По истечении срока к парадному входу во дворец прибыл караван верблюдов, груженных сундуками с пергаментами (страшно подумать, какой был бюджет у проекта), на которых излагалась история всех народов, когда-либо населявших землю. Прикинув, сколько лет уйдет на чтение эпопеи, заказчик впал в ярость. Стал орать и топать ногами, как человек, сам не знающий, чего он хочет.