– Господин желает более короткую версию? – уточнили мудрецы, когда правитель устал и присосался к кувшину с розовой водой.

– Да, идиоты! Мне нужен дайджест вашей долбаной кладези премудрости.

– Через три года будет готово.

Три года спустя мудрецы подогнали ко дворцу вереницу осликов.

– Что это?! – простонал заказчик.

– Краткий курс. Меньше невозможно-с.

Самодур скрипнул зубами:

– Слушайте сюда. Вы очень сильно рискуете. Я испытываю огромное желание скормить вас крокодилам, но удержусь и дам вашей редколлегии последний шанс. Напишите мне только главное. Самое главное!

С перепугу мудрецы заговорили по-немецки:

– Аллес кляр, мой фюрер! Кардиналпункт! Вы получите его завтра.

Было бы весело, если бы утром они приехали на собаках. Но мудрецы, чувствуя сгустившиеся над головой тучи, решили обойтись без спецэффектов. Явились пешком, одетые скромно, с маленьким сундучком, который, поклонившись, вручили своему капризному господину. Тот вставил в замочную скважину золотой ключик, не без трепета открыл сундучок и увидел пергамент с единственной фразой: «Они рождались, жили и умирали».

Вот и я думаю, что еще тут скажешь? Так всё и было. Причем много раз. Добавить практически нечего. Разве только один маленький флешбек.

На берегу Уводи, в лесопарковой зоне предвоенного Иванова, Галя (17) и Дима (19) блуждают темными аллеями после заседания драмкружка. В тот вечер репетировали «Грозу» – пьесу об электрификации всей страны и самоубийстве Надежды Аллилуевой. Галя играет луч света в темном царстве. Она старается быть роковой, как Джин Харлоу. На голове у нее кудряшки, и ложка касторки выпита для томности взгляда. Взволнованный Дима курит двадцатую папиросу, предвкушая небесное блаженство:

– Почему люди не летают? – спрашивает Галя.

В ответ он так подробно описывает два учебных полета на «этажерке», что становится ясно – любовного опыта у него примерно вдвое меньше, чем авиационного. Это приятный сюрприз, но плохая новость. Смелой атаки ждать не придется. До конца его увольнительной осталась всего одна ночь. После восхода солнца он дунет в свою часть и пропадет с радаров на две недели.

– Вы такой приземленный. Хоть и летчик, – смеется Галя. – А я говорю о мечте. У вас есть мечта?

Эту подачу юный воздухоплаватель тоже пропускает. Что-то несет об архитектурном институте, куда он вернется после армии, окончит с красным дипломом, распределится на Украину, будет строить дома в Киеве, Одессе, Полтаве. Галя вздыхает – какой зеленый!

Они плутают в ненавистном лабиринте невинности, по расходящимся тропкам наводящих вопросов, которые уводят в самую чащу девственного леса, где все дозволено. Однако зануда и там заливается соловьем, излагая свою биографию так подробно, как будто ему не девятнадцать, а девяносто. После войны он переменится, будет скупо дозировать воспоминания, и Галя еще пожалеет о неповторимости той ночи, когда она злилась, чувствуя, как бездарно уходит время. Интуиция девушки работает лучше советского Информбюро и подсказывает, что на свидании в августе тридцать девятого нельзя терять ни минуты. Топнув ногой, Галя прерывает пустую беседу:

– Вы что? Не понимаете?!

– Я знаю, что сказать, но у меня нет слов, – лепечет Дима.

– Тогда я тебя укушу, противный мальчишка!

И сразу все стало хорошо. Она его укусила. Он поцеловал ее в порядке самозащиты.

Это случилось в тот самый вечер, когда по коридорам Кремля, по кулуарам власти, два молодцеватых сотрудника несли два экземпляра секретного документа в двух папках, зажатых под мышкой… Вот тут я начинаю сомневаться. У них что, была одна подмышка на двоих? Нонсенс. Не брали на работу в правительство сиамских близнецов. С некоторых пор туда неохотно брали даже евреев. В любом случае «под мышками» звучит комично, да? Такой документ! Конец Европы – и «под мышками».

Лучше избежать анатомических подробностей. Скажем просто: «несли». Два подтянутых орла несемитской внешности несли на подпись товарищу Молотову и его коллеге Риббентропу будущее Европы… Ну вот, опять! К чему эта рифма: Европа – Риббентропа? Что за кафешантан? Стишками пусть бредят влюбленные! В Кремле занимались серьезным делом. В тот вечер Молотов и Риббентроп готовились к зачатию нового орднунга. Без любви. Мировую войну можно делать только без любви. После пакта они обменялись поцелуем, но фотографии не сохранились для истории. На лицах министров проступило такое отвращение друг к другу, что велено было изъять и уничтожить негативы.

Именно поэтому бытует мнение, что Риббентроп даже не поцеловал Молотова. Но мы-то знаем, что они сделали это по-быстрому – товарищ и господин, нацист с коммунистом, ариец и славянин, аристократ и пролетарий. Мезальянс, с какой стороны ни посмотри. Они и сами это прекрасно видели. Поэтому изображали, что ничего не было. Пытались утопить в крови свое чадо. Но ублюдки живучи. Пакт заявил о себе на весь мир. А его родители… Что сказать? Все у них пошло наперекосяк. Риббентроп отравился. Молотова сослали в Монголию. Жалкая история неудачников. Но ведь это из-за них история Гали и Димы подвисла на целых шесть лет. Буквально повисла в воздухе.

Отложенная и чуть было не похороненная среди бестолковых разлук и нелепых метаний в пространстве военного времени, история состоялась, хотя, наверное, и не в лучшем из возможных миров, поскольку началась с дизентерии. Да, вот это будет честно, по-настоящему. Именно так.

По-настоящему история молодой семьи начинается с дизентерии, эпидемия которой охватила Иваново победной зимой 1945 года. Зараза скрывалась в хлебе, сыром и тяжелом, про который говорили, что туда подмешивают землю взамен украденной на хлебозаводе муки. Всю войну в городе ели черный хлеб, о белом мечтали, как о луне. Думали – привыкли, но то, что появилось в магазинах победной зимой, было чернее земли и безлунной ночи.

Продавцы надевали варежки, выдавая хлеб населению. Грязь стекала из-под ножа, когда резали хлебный кирпич. Есть это было страшно – во рту оставались частицы почвы, глина, ил. Детям говорили: вымой руки с мылом, ты брал хлеб. У всех, кто прикасался к хлебу голыми руками, чернели пальцы. Таких насчитывалось все больше, особенно в инфекционной больнице. Городская молва без труда связывала причины и следствия: хлеб – черные пальцы – дизентерия. Разговоры в очередях и на кухнях скоро достигли критической массы общественного мнения с оттенком паники:

– Травят нас! Фашисты! Враги народа!

– Ночью в трамваях вывозят трупы, спускают в Уводь под лед.

– Земля у нас больная, здоровую мы бы ели – и ничего. У египтян был хлеб с песком, они ели – и ничего.

– Представляете, сколько заразы оттает весной?!

Обывательские разговоры вынудили газету «Рабочий край» откликнуться фельетоном «Ивановские негры». «Шибко умные граждане, – говорилось в фельетоне, – треплют по очередям, что от хлеба становятся черными пальцы. Им бы лучше руки помыть, этим гражданам, и подумать о том, почему африканские негры, никогда не бывавшие в Иванове, имеют черные руки и все остальное? Ответ известен – от природы. И „хлебные разговорчики“ известно, откуда берутся, их распространяют враги советской власти, чтобы запугать темное население, ивановских негров, которые в своей дремучести еще чернее настоящих африканцев».