Но каковы врачи! Приговорить к смерти невинного младенца, будущего профессора органической химии, открывателя новых молекул, изобретателя веществ, деда нескольких внуков, моего отца. В сорок пятом врачи сказали, что ничего этого не будет: ни молекул, ни внуков. Не старайтесь, Мария Васильевна. Бесполезно! Забудьте! Передайте дочери, чтобы рожала новых. А этого спишем в расход по законам медицины военного времени. По спартанским законам. Будь у нас, в Иванове, скала, мы бы бросили его в бездну забвения. Но скалы нет, поэтому вы сами бросьте эту пустую возню. Мы вам советуем по-хорошему, как врачи, как специалисты, мы тоже люди, много работаем, мало получаем, очень устаем. Всё понимаем, но ничего не можем сделать. Даже не вставая со стула, видим, что сопротивление бесполезно. Это античный рок, Немезида, по-нашему судьба, бог дал, бог взял. Куда вы пошли, Мария Васильевна, с этим недоношенным нежильцом? Не сходите с ума! Будьте разумны!

Но любовь неразумна. Она все терпит и никого не слушает. Тем и сильна, потому и побеждает режимы.

Мария Васильевна считала молитву и ерзание перед иконами убийством человеческого достоинства. Этой позиции она держалась задолго до вступления в партию, еще в учительской семинарии, которую окончила с отличием по всем предметам, в том числе и по Закону божьему.

На выпускное торжество прибыл князь Голицын, попечитель учебного округа, манифестация власти в черном сюртуке. Состоялся торжественный молебен. Выйдя из церкви, выпускницы сфотографировались с князем на память. Немного отдохнули и снова помолились перед накрытым столом в обеденной зале. Голицын поднимал тост «за процветание народного образования», острые щеточки его усов забавно шевелились.

– На жука похож! – шепнула Мария подруге, которая сочла ее слова дерзкими. Семинаристкам нравились князь и скучная атмосфера школьного праздника. Они как чувствовали, что все это скоро исчезнет.

Стояло лето 1916 года. Брусилов колотил австрийцев в далекой Галиции. Распутин, как цирковой силач, держал на плечах трон самодержца и стульчик наследника. Холодная блистала в фильме «Жизнь за жизнь». Полонский блистал, и Рунич тоже. Девушки бегали в кино по воскресеньям. В дневниках, которые они вели до потери невинности, а потом сожгли в буржуйках военного коммунизма, нет ничего личного, только страдания о них – Полонском и Руниче, блистающих в свете Холодной.

Кинозвезды затмевали надоевшую войну, забастовку железнодорожников, перебои с хлебом, отравленные пирожные княгини Юсуповой, падёж двуглавых орлов с крыш правительственных зданий, бунт крокодилов в Петрограде, заглотивших полицию со всей амуницией. Чуковскому понадобилось много опиума, чтобы скрыть ужасную правду в разбитной басне.

После Нового года ходили слухи: власть в столице захвачена ничевоками, о которых ничего не известно. Говорили, что Герберт Уэллс привез Ленину машину времени, и они укатили в будущее, прихватив с собой изрядный кусок империи.

Но это всё в столице, а провинция жила по старым календарям, не чувствуя истинного масштаба бедствий, возмущаясь только мелочами: переводом часов или новшествами в еде. Страшно раздражала овсянка, внедряемая англичанами, которые сначала были союзники, а потом стали интервенты.

– И-го-го! – кричали молодые люди, завидев на улице барышень.

– Что это вы ржете как лошадь? – хихикали барышни.

– Так ведь овес кушаем-с!

Приходили разные спасители России. Имели провинцию во все дыры, подвергая террору и контрибуции. Испуганные обыватели отсиживались в кинематографе, первом концлагере иллюзий. Молодежь оттуда вообще не вылезала, волнуясь только слухами о гибели Холодной.

– Умерла от тифа!

– Умерла от взрыва!

– Умерла от любви!

– Не может быть!

Девушки рыдали, целуя открытки с божественной Верой, потом бежали в кино, чтобы очнуться от кошмара действительности и убедиться в том, что Она никогда-никогда не покинет нас.

Мария, прогрессивная учительница, читатель газет, запрещала себе любить эту пошлость, но ее воля фатально слабела перед афишной тумбой, кричащей о новой картине. В пошлости таилась свобода таять от любви, заламывать руки и стреляться из браунинга. Нервные люди убивали себя после каждой премьеры. Сейчас бы это назвали пропагандой суицида. А тогда пистолетами соблазнительно торговали в скобяных лавках и магазинах писчих товаров. Пистолет и письмо, если разобраться, похожие способы коммуникации. Кто будет писать самому себе? Только самоубийца.

Великий немой участвовал в жатве смерти Гражданской войны. Его доля была значительно меньше, чем у голосистого Троцкого, но вполне на уровне косноязычного Махно.

Глядя на экран, Мария чувствовала желание совершить финальную глупость, как будто в проекторе крутилась не кинопленка, а древний змей-искуситель. Висок холодел, когда герой очередной драмы картинно расставался с жизнью.

– Вы не хотите застрелиться? – спрашивала Мария у своего спутника, терпеливо убивавшего с ней вечера в кинематографе.

– Лучше бы на вас жениться, – отвечал он в рифму, с улыбкой.

Спутник носил приятное имя Алексей, гордую фамилию Орлов и блестящую от бритья голову. О нем почти ничего не известно. Кроме того, что в детстве он отлично бегал. Когда мальчика Алешу отвозили в школу, расположенную за восемь верст от усадьбы Орловых, он дожидался исчезновения коляски за поворотом и во все лопатки мчался домой, опережая экипаж благодаря знанию лесных сократов. Суеверный кучер шептал кухарке, что барчук, наверное, перекидывается зайцем. Тьфу на него, нечистая сила! Потому что как такое возможно? Отвезешь его, возвращаешься, а он уже на крыльце господского дома ласкает любимых собак.

Осенью семнадцатого года кучер возглавлял коллектив поджигателей, спаливших усадьбу вместе с хозяевами. Эмансипированные крестьяне сделали это на рассвете, облив стены дома керосином и подперев двери, чтобы никто не мог выбраться наружу. Но Алексей, похоже, обернулся орлом и улетел из огня, потому что весной восемнадцатого был жив-здоров, улыбчив, весел, напевал приятным голосом модные песенки и легко соблазнил прогрессивную учительницу. У Марии настолько съехала крыша от его обаяния, что она позволяла целовать себя прямо на улице. Хорошо еще, что фонари не горели.

Они прожили вместе десять лет, родив сначала Виктора, материнское сокровище, смуглый бриллиант, а потом Галю, его скромную оправу.

Время Марии бежало, как муравей по тарелке. Из учителя она выросла в директора школы. Получала партминимум, выступала на партконференциях, боролась с правым и левым уклонами в преподавании истории. Не спрашивайте, что означают эти слова.

По причине вечной занятости педагоги не успевают воспитывать своих детей, которые вырастают раньше, чем их родители заканчивают проверять чужие тетради. Воспитанием я называю передачу жизненной силы, а не прописных истин. Этот канал у педагогов засорен на работе, поэтому лучшие из них в лучшем случае снисходительны к собственным чадам: