подливая Саньке браги.

Александр брагу не любил, и его действительно штормило так, что мотало из стороны в сторону, но суть разговора он не терял.

— А что мне о них думать? Худого они мне ничего не делали. Думаю, с ними тебе дружить надо. Без Захарьиных, как один с Глинскими воевать станешь? Не простят тебе они твоих замыслов против них.

— Каких замыслов? — Удивился Шуйский.

— А таких. Кто чернь поднять хотел после свадьбы Ивана Васильевича вовремя пожара?

— Так, то ж Захарьины. Они сами себя оговорили!

— А сколько ты им серебра отсыпал, чтобы про тебя молчали? А Глинские всё про вас знают!

Санька привстал над столом, оперевшись об него одной рукой, и пьяно погрозил Шуйскому пальцем.

— Всё про вас знают… И государь батюшка знает, ибо я ему сам сказал.

Тут Санька понял, что сболтнул лишнего, и приложил указательный палец к губам.

— Только тс-с-с!

Александра мотануло из стороны в сторону и приложило о стол лицом. И качественно приложило, успел подумать он, и уснул.

* * *

— Что ты говорил про войну со шведами? — Спросил Иван.

Он был хмур и целыми днями вздыхал. Они с Санькой шли по верфи, осматривая строящиеся корабли.

— Про шведов я говорил, что попытаются отвоевать у нас Орешек, Усть-Лугу и Ивангород.

— И чего вдруг? Мир у нас с ними.

— Шведы сейчас торгуют втридорога. Везут всякую рухлядь, до которой наши купцы не дотягиваются из-за Ливонии. А в следующем году к нам в Архангельск зайдёт английский корабль, что пойдёт искать северный путь в Китай. И завяжешь ты, государь, с Англией торговлю, а со шведами торговать прекратишь. Уж слишком вкусными покажутся тебе цены английские. Вот шведы и обидятся.

— Точно знаешь про то? — Спросил хмуро царь.

— Точно, государь. Как англичане в Архангельск придут, так и поймёшь, что я прав. Придут с письмом от королевы, но… не к тебе.

— А к кому? — Удивился царь.

— Ни к кому. Они не думают попасть в Россию. Они вообще не знают, куда приплывут.

— Понятно. Что ещё тебе привиделось?

— От англичан много бед будет. Они воры и лгуны. Веры им нет и помощи никакой от них не жди. И ещё другое хотел тебе сказать, государь, — поспешил сказать Александр, видя, что у царя пропал интерес к разговору.

— Говори…

— Хотел сказать тебе, что Захарьины не колдуны и не упыри.

Иван Васильевич удивлённо взглянул на Саньку.

— Говори, — повторил он.

— Ты, государь, прости, что путал тебя. У ложа Адашева ты, и вправду, видел… Но не беса, а упыря. Напал он на Алексея Фёдоровича по дороге сюда, но не осилил, а я увидел его и отогнал. Но не изгнал до конца. Вот он и убил Григория и Никиту. Прости, государь, виноват. Надо было сказать Сильвестру, но он и сам его видел. Все видели.

Царь нахмурился.

— Не пойму я что-то. Ты винишься за что?

— За то, что не отвёл от слуг твоих беду.

— Так, то не твоя забота, а бога, или Сильвестра. Ты не волхв и не колдун. Или колдун?

— Нет, не колдун я, — ответил, «повесив голову» Санька. — Но всё одно виноват.

— В чём? — Снова удивился царь.

— Когда упыря отгонял от советника твоего, неправильные слова сказал, пообещав, ежели он уйдёт, отдать ему других людей в жертву.

К удивлению Александра это его признание на царя особого впечатления не произвело. Он просто стоял и хмурился.

— Ну, и?

— Озлился я на Захарьиных, а упырь тот посчитал, что я на них указываю… Вот и убил…

— Ты в своём уме? — Спросил, наконец, царь.

— В своём, государь. Вот и Адашев на меня злится. Слышал он наш сговор с упырём, а теперь пеняет, что его жизнь сохранил за чужой счёт.

— Так ты нарочно, что ли, с упырём сговорился? — Возмутился царь.

— Да, какой, нарочно!? Не помнил я себя! За Федорыча переживал, вот и брякнул не подумавши. Хуже другое… Упырь сказал, что ежели я умру до исполнения уговора, он заберёт души близких мне, а ближе тебя, у меня нет, государь.

Санька стоял, понуря голову. Государь стоял раскрыв рот.

— Не веришь, государь, спроси у Адашева. Он слышал всё.

Иван Васильевич резко развернулся и рысью побежал в сторону «царского дворца».

* * *

Ну, ты и замутил, Санька! — Радостно выплёскивая квас на каменку вскричал Иван.

Хлебный дух ударил в потолок. Иван Васильевич забрался на верхнюю полку и принялся обрабатывать себя веником. Санька сидел в самом низу, не давая пару ожечь обработанную кнутом спину. Ещё сегодня он получил сорок ударов. Бил его сам государь, то и дело меняя руку.

Иван Васильевич, получив от Адашева подтверждение сказанному Санькой, на удивление не расстроился, а наоборот, возрадовался, что ни жену Анастасию, но сына Дмитрия, никуда ссылать не надо. Да и Захарьины-Юрьевы тоже официально Кулижек избежали.

— Однако, думаю, что разбегутся Захарьины.

— А что тут думать? Всплывут в Литве.

— На охоту пойдём?

— Какая мне охота, государь? Измахратил спину да задницу. Токма на карачках и ходить. Голым.

— Будет тебе наука наперёд, чтобы думал лучше с кем сговор вести.

— А я бы ещё поддал, — добавил Адашев, растирая себя веником.

— Звери, — буркнул Санька, но на его душе, после объяснения с царём, Адашевым и снова с царём уже под батогами, было тихо. Даже страх, сжимавший его сердце отступил. Не ушёл, нет, но отступил куда-то в глубину души.

Избитая палками спина потребовала покоя и внимания. Варвара смазала её медвежьим жиром с вощиной и соком трав, а Санька всю ночь пытался сконцентрировать на ней внимание, чтобы снять боль и притянуть из тонкого мира для заживления солнечную силу. Снять боль получилось, а вот живительную силу, как он не тянул к себе, притянуть не удалось. Зато удалось подтянуть свою силу выше горлового энергетического центра. На уровень мысли и даже чуть выше. Саньке не хватило для переворота совсем немного.

— Так вот, значит, зачем ты татей прислать к себе попросил?! — Вдруг сказал государь. — Только сейчас дошло. Ты смотри, не соврал… Сколько ещё душ тебе загубить надо?

— Пять, государь, — соврал Санька.

— Пять?! Эх, дать бы тебе ещё, батогов! — Молвил царь. — Вот дурья башка. Прав Алексей Фёдорович… Лучше самому сгинуть, чем за чужие души себе жизнь купить. Это же души! Дурья твоя башка! Что жизнь. Она сегодня есть, а завтра нет. А душа вечная, и куда она теперь попадёт, твоя душа? И Алексей Фёдорыч, теперича переживает за свою душу… Эх, ты! Дать бы тебе! На кол бы