в Выборг, и нанять команду с лоцманом. Думаю, что так будет дешевле.

— Можно посмотреть твой корабль?

— Можно! Только давай завтра? Темнеет быстро…

— Давай.

— А вы, небось, не обедали? В постоялом дворе и корчме не протолкнутся. На гостевом дворе вы, чай, ещё не обустроились?

— То так! — Согласился купец. — Сегодня с утра прибыли. Застряли вчера на твоей дороге.

— Где? — Удивился Санька.

— В сорока верстах.

«Там же, где и я чуть не утоп», — подумал он. — «Не держится кикиморкино колдовство на моей силе».

— Сильно размыло? — Спросил он.

— Первые проехали, а последние возки увязли.

— Разберёмся! Марта! — Крикнул он.

Дежурная кикиморка по сигналу тревоги вошла в дверь.

— Пошлите кого-нибудь на сороковую версту. Там снова раскисло всё.

— Там семья болотников тешится. Наши перебороть их не могут.

Санька настороженно глянул на купца, но тот стоял не подавая виду, что его смутили слова охранницы, и взгляд расценил, как вопрос.

— Не видели там никого… Да и как его увидишь, болотника-то?

— Ну, пошли. И товарищей своих зови. Вон дворец стоит, видишь? Туда приходите. В нём и баня есть, и мыльня, и столы прямо внутри накроем. Сейчас скажу, чтобы мясо готовили. Не задерживайтесь. Рушники не берите. Всё есть. Товарищей клич и приходи. Вас пропустят.

Кикиморка, услышав распоряжение, кивнула, подтвердив, что тем кому нужно, информация доставлена.

— Что ж у тебя за мыльня такая, что и столы накрыть можно?

— Баня с мыльней большая. Мы там вдесятером помещались. Царская баня-то…

— Понятно. Тогда я поспешаю…

— Поспешай, Пётр Никифорович, поспешай. Тело моё, как про баню услышит, так чесаться начинает.

Купец зарысил с территории верфи.

Новгородский гость сотоварищи Санькиной бане дивились. Да и как не дивиться?! Такой бане позавидовали бы и в двадцать первом веке. Со светом, с водой и простейшим ватерклозетом, отверстием, под которым в жёлобе протекала вода, вытекающая из переполнившегося накопительного резервуара. Текла не по команде, а когда переполнится.

Купцы мылись и парились долго, радуясь вытекающей из медных кранов воде, словно дети, брызгаясь и окатывая друг друга водой из деревянных шаек. В промежутках между заходами в парилку слегка перекусывали, но больше нажимали на квас и мёд. Потом долго и много ели: мяса, рыбу, птицу. И даже без хлеба. С мукой в городе была напряжёнка.

— Ты, Мокшевич, всё равно не прав. Торговля царская на нас держится. Нельзя нас обижать!

— Нет царской торговли и никто вас не обижает. На себя вы трудитесь. Какой прок от твоей, Петрович, торговли государевой казне, акромя пошлин? Которые вы то и дело занижаете. Никакой. Что ты везёшь из-за бугра? Мази разные, снадобья лечебные, украшения, белила и румяна бабам… И всё. Так ведь?

Купец насупился обидевшись.

— Ну, соль, ладно. И всё, Петрович. В чём выгода государю? Ну, шелк вы перепродаёте казённый и то… Никто до вас не додумался ткать из него холсты. Сырцом прямо… А зачем, да? Когда и так прибыль в треть. В казне купили задарма. Продали и дьяку отслюнили, который продал задёшево. Соболей, лис, да куниц вы скупаете да отбираете у своих почти даром и тоже наживаетесь в трое от затрат. Да ведь пошлину вы платите за них по закупочной цене, а продаёте втридорога. Где царю выгода?

Купцы лоснились от жира и хмельной испарины.

— Д-а-а… Не друг ты купцам… Проговорил Никляев.

— Друг, — устало сказал Санька. — Я просто не понимаю, зачем вы мне голову дурите? Или думаете, я в торговле не разбираюсь? Мне-то что! Торгуйте, как хотите, раз так вам разрешено. Вы много другого доброго и полезного для казны делаете. Но зачем врать, что торговля на вас держится?

Фёдор Петрович Абакшин покряхтел и поднялся из-за стола.

— Пойду я, Пётр Никифорович. Спасибо, хозяин, за хлеб-соль, за привет радушный.

— Ты чего? — Нахмурился Санька, но посмотрев на «хмурное» лицо купца и на насупившихся остальных купцов, понял, что что-то пошло не так.

Он устал. В совокупности с выпитым усталость так навалилась на него, что голова шла кругом.

— Обиделся? Что я сказал не так? Объясни.

— Ты, я не пойму, то ли отрок, то ли муж зрелый? И вроде правильно говоришь, но правда твоя дюже обидная. Получается по-твоему, что я вор. Государеву казну обкрадываю… Мы, конечно же, дьякам платим, так все платят. Принято так. А то, что продаём втридорога, так, на то мы и купцы, чтобы навариваться. Какая торговля без навару? А терпим сколько? И заграницей и пока с севера рухлядь привезёшь.

Санька махнул рукой.

— Не хотел обидеть! Сказал, то что думаю. Вором не называл. Свои слова пояснил. Считаешь себя обиженным — твоё дело, но повторю: «Обидеть не хотел!» и прошу, сядь, Фёдор Петрович, и охолонь. Научи, объясни.

— Научи-и… Объясни-и… — Передразнил купец, снова садясь за стол. — Сам, говоришь, всё знаешь!

— Я своё знаю, ты — своё, — спокойно сказал Санька. — На то и беседа застольная, чтобы делить хлеб и слова. Не хочешь говорить, давай просто есть и пить.

Купцы переглянулись покачали головой и заулыбались.

— Ловок ты, Александр Мокшевич, политес разводить, вроде как и повинился, а остался при своём, — хохотнул Никляев. — Добрый мёд у тебя, и резкий.

— Я тоже, — усмехнулся Санька, — добрый.

* * *

В заботах и хлопотах по организации ярмарки Санька даже не испытал свою шхуно-бригантину в морских условиях. А потому готовился к отплытию с такой дрожью и трепетом, словно женился и вёл невесту под венец. Чтобы было понятно, Александр мечтал о морских путешествиях под парусом всю свою ту жизнь. И в этой все его помыслы сходились только на парусниках и на море.

Он и на Балтику перебрался только ради того чтобы поплыть по морю далеко. Предаться ветру и волнам и лететь на них, на волнах и ветре, долго-долго.

Грамоты, разрешающей ему путешествие заграницу, у Саньки не было, а путешествия без царского напутствия заканчивались обычно дознанием на предмет измены, если путешественник вернулся. Санька и не хотел никуда за границу, но тут подвернулся случай пройтись морем аж до самой Скандинавии с новгородским гостем. Плохо то, что и за кордоном у капитана, то бишь шкипера, тоже просили проездные документы и если их не было, то человек считался частным лицом. Именно поэтому Александр задержался с выходом в море на пять дней, формируя корабельную «номенклатуру дел».

Он выторговал у одного ганзейского капитана за маленький бочонок мёда чистую корабельную книгу и заполнил её, зарегистрировав корабль в порту приписки Усть-Луга, заверив городской печатью, врученной ему лично царём Иваном Васильевичем. Из липы вырезал дополнение к ней