Мы прошли две или три комнаты: в одной из них был приготовлен ужин, не изысканный, но сытный; потом спустились мы в какой-то подвал; Джемми, не выпуская меня из рук, шел ощупью; наконец, остановившись на минуту, он отворил дверь. Меня обдало свежим воздухом, я запнулся за ступеньки лестницы и вслед за тем почувствовал, что дождь идет. Я поднял глаза: над нами было небо. Осмотревшись, я увидел, что мы на кладбище; в конце его стояла церковь, масса мрачная и невзрачная; два освещенных окна смотрели на нас, как два глаза. Опасность была близко. Я вытащил до половины кинжал свой и хотел идти далее, но тут Джемми остановился.

— Теперь ступай себе прямо, не бойся, не заплутаешься, — сказал он, — а я пойду готовить ужин; приходи с молодыми, я тебе прибор накрою.

Он выпустил мою руку и, не дожидаясь ответа, пошел один домой.

Вместо того чтобы идти в церковь, я остановился и мысленно благодарил Бога, что Джемми не вздумалось войти туда со мною. Между тем глаза мои уже начали привыкать к темноте, и я рассмотрел, что ограда кладбища очень невысока; следовательно, мне нужно было выбраться оттуда и не проходя через церковь. Я тотчас побежал к ближайшей стене и, пользуясь ее неровностью, взлез наверх, оттуда мне стоило только соскочить на другую сторону, и я очутился в какой-то узкой, пустой улице.

Мне невозможно было знать точно, где я; но я опознался по ветру: во всю дорогу он дул мне в лицо; стоило только повернуться к нему спиной, и я мог быть почти уверен, что не собьюсь с дороги. Я тотчас переменил позицию и пошел по ветру, пока не выбрался из деревни. Вышедши в поле, я увидел влево деревья, которые, подобно черным привидениям, стояли по дороге из Плимута в Вальсмоут. Развалившаяся хижина была шагах в двадцати пяти от большой дороги. Я пошел прямо туда. Команда наша была на месте.

Время было дорого. Я рассказал все, что со мною случилось. Мы разделили своих людей на два отряда и пошли в деревню скорым шагом, но не делая ни малейшего шума, так что походили скорее на выходцев из могил, чем на живых. Дойдя до конца улицы, в которой была таверна Джемми, я указал лейтенанту Борку одной рукой на фонарь «Зеленого Эрина», а другою на колокольню: луна выглянула в это время из облаков и шпиль церкви нарисовался на небе. Я спросил, который отряд лейтенант прикажет мне вести. Так как я знал местность, то он поручил мне шестерых матросов, которые должны были овладеть таверною, а сам он с девятью остальными пошел к церкви. Оба здания были почти в одинаковом расстоянии от нас, и таким образом, идя ровными шагами, мы могли произвести обе атаки в одно и то же время, что было очень важно, потому что тогда наши беглецы были бы окружены и не могли бежать.

Подойдя к дверям, я хотел было употребить прежнюю хитрость, приказал людям своим прижаться к стене и начал кликать в отверстие двери. Я надеялся, что таким образом нам удастся войти без шума в дом; но по молчанию, которое царствовало в нем, несмотря на мой крик, я догадался, что добром нам в таверну не войти. Я велел двоим из наших людей, которые на всякий случай взяли с собою топоры, выломать дверь. Несмотря на замки и перекладину, она отлетела, и мы бросились под первый свод.

Вторая дверь тоже была заперта, и мы ее также выломали. Она была не так крепка, как первая. Мы тотчас очутились в комнате, в которой Джемми экзаменовал меня. В ней было темно. Я подошел к печи: огонь залит. У одного из наших матросов было огниво, но мы тщетно искали свечи или лампады. Я вспомнил о наружном фонаре и побежал, чтобы отцепить его: он тоже был потушен. По всему видно было, что гарнизон знает о нашем прибытии и противопоставляет нам силу бездействия, которая предвещала упорное сопротивление.

Когда я воротился, комната была уже освещена; у одного из матросов, канониров третьей бакбортной батареи, случился фитиль, и он зажег его; но времени терять было нельзя: фитиль мог гореть лишь несколько минут; я схватил его и бросился в следующую комнату, закричав: «За мной!»

Мы прошли эту вторую комнату и потом ту, где приготовлен был ужин, на который наши люди бросили взор неизъяснимо выразительный; наконец, мы достигли до дверей подвала: фитиль уже догорал. Дверь была заперта, но завалить ее, видно, не успели, потому что, протянув руку, я ощупал ключ. Как я помнил дорогу, по которой с полчаса назад пробирался ощупью, то и пошел вперед, ощупывая каждую ступеньку ногою, держа руки перед собой и притаив дыхание. Идя с Джемми, я сосчитал ступеньки: их было десять. Я снова пересчитал их, и ступив на последнюю, повернул вправо; но сделав несколько шагов в подземелье, я услышал, что какой-то голос говорил мне в ухо: «Предатель!» В это самое время мне показалось, как будто камень, отделившись от свода, упал мне прямо на голову. Искры посыпались у меня из глаз; я вскрикнул и повалился без чувств.

Опомнившись, я уже лежал на своей койке и по движению корабля заметил, что мы снимаемся с якоря. Удар, полученный мною и нанесенный просто могучим кулаком моего приятеля, хозяина «Зеленого Эрина», не помешал успеху экспедиции: лейтенант Борк вошел в ризницу в то самое время, как жених, шаферы и гости были там; их всех побрали, как я запомню, за исключением только одного Боба, который выскочил в окно. Впрочем, отсутствие его было восполнено, потому что лейтенант, строгий наблюдатель дисциплины, не хотел уйти с неполным числом людей и, схватив одного из гостей, несмотря на его крики и сопротивление, привел вместе с другими пленными на корабль.

Бедняк, который таким неожиданным образом попал в морскую службу, был вальсмоутский цирюльник по имени Девид.

Хотя, получив удар, я уже не принимал никакого участия в окончании экспедиции, однако успехам ее были обязаны мне. Зато, когда я открыл глаза, добрый наш капитан стоял у моей койки; он пришел проведать меня. Я чувствовал только некоторую тяжесть в голове, и потому сказал, что через четверть часа буду на палубе и в тот же день надеюсь вступить в отправление своей должности.

Как скоро капитан ушел, я соскочил с койки и начал одеваться. От кулака Джемми у меня остался только один след: кровь в глазах. Если б у меня не было такого крепкого черепа, то он, верно, убил бы меня, как быка.

Мы точно готовились к походу. Якорь подымали, и корабль начинал повертываться справа к ветру. Приняв эти предосторожности, капитан вверил управление фрегатом лейтенанту и пошел в свою каюту прочесть предписание, которое ему велено была вскрыть только тогда, как корабль поднимет паруса.

Тут на корабле было несколько минут бездействия, и все мои товарищи, пользуясь этим, собрались вокруг меня, хвалили меня за нашу удачную экспедицию и расспрашивали, как это все было. Я принялся было рассказывать, как вдруг мы увидели лодку, которая шла от берега прямо к кораблю и делала нам разные сигналы. У одного из наших мичманов была зрительная труба, и он навел ее на лодку.

— Черт меня возьми, если это не Боб-Дельфин! — вскричал он.

— Вот чудак-то, — сказал один матрос. — Бежит, когда его ловят, и ворочается, когда о нем уже и не думали.

— Видно, он уже поссорился с женою, — сказал, смеясь, другой матрос.