Ломка воли армии требует времени. Каждый новый виток затягивания гаек воспринимается как унизительное ограничение; хотя теперь я понимаю, что они укоротили нас очень быстро. К примеру, в конце марта японцы объявили, что отныне командирам запрещено носить офицерские знаки различия. Вместо этого над левым карманом форменной рубашки требовалось нашить звездочку. Другими словами, они хотели сказать, что им плевать на наши тяжким трудом заработанные регалии, что в лагере были просто военнопленные такой-то и такой-то разновидности.

Если на то пошло, весной нам дали ясно понять, что все мы представляем для них интерес лишь с одной точки зрения: как рабская сила. Перед этим согнав нас в гурт, сейчас они принялись «отщипывать» от него нужные им кусочки. Японцам все чаще требовались бригады для работы в Сингапуре, а в начале апреля свыше тысячи человек были «призваны на заморскую службу». Этот первый контингент невольников был отправлен неизвестно куда под командованием британского полковника.

Словно желая подчеркнуть, до чего мало мы теперь значим, а может, ради очередного оскорбления, судьба распорядилась так, что 14 апреля я в компании других связистов стоял на улице рядом с нашей хижиной, — и тут из-за горизонта показалась чудовищная армада японских боевых кораблей, шедших курсом на запад. В кильватерном, парадном строю, с гордо поднятыми стволами орудий, с залихватски запрокинутыми дымовыми трубами, серые титаны шли мимо нас через Сингапурский пролив. Казалось, веренице не будет конца: линкоры, крейсера, эсминцы, канонерки и прочие суда помельче; целый боевой флот, хозяин морей, дефилировал перед «Крепостью» в Сингапуре. В памяти всплыло, до чего глубоко я был потрясен зрелищем наших боевых кораблей в устье Клайда чуть больше года назад, до чего непобедимыми мы тогда казались… И особенно горько было видеть эту вражескую армаду стоя на клочке травы, с криво нашитой звездой на прохудившейся рубашке.

Когда японцы в конце месяца объявили набор в бригаду для некоего «проекта» в городе, я вызвался добровольцем. В который раз нарушил золотое правило, вековую солдатскую мудрость, — но я был уже как на иголках, да и неведомое тянуло больше, чем беспросветность Чанги.

Нас отвели в бывший полевой лагерь ВМФ, что располагался в Кранджи, на севере города. Двадцать миль пешком. На протяжении следующих двух месяцев мы каждое утро выходили из этого лагеря, затем по кварталу Букит-Тима, мимо фордовского автозавода, где Персиваль подписал официальную капитуляцию своего гарнизона, поднимались на собственно гору Тима.

Однажды утром, покидая лагерь, мы на обочине дороги увидели шесты с отрубленными головами. Шесть китайцев. На расстоянии они выглядели масками для Хеллоуина; теперь каждое утро мы ходили мимо них. Уже давно носились слухи, что японцы зачищают остров от гоминьданских партизан. Сейчас я с трудом могу объяснить, отчего зрелище поистине средневековой дикости не особенно нас потрясло. Сработал иммунитет: эти головы были трофеями внутреннего азиатского конфликта, мы же являлись британскими солдатами — и даже не сообразили, что жестокость, спущенная с цепи, не будет разбираться, кто есть кто.

Нам предписывалось очистить гору от плотных зарослей леса и кустарника, все выкорчевать, убрать лианы и прочие ползучие растения, проложить дорогу до вершины, после чего срезать макушку этого конуса и выровнять площадку. Здесь японцы хотели устроить военный мемориал, заметный из любой точки острова. Я рад, что законченный курган так и не попал мне на глаза, даже на фото. Его взорвали в 1945-м. Впрочем, работа подарила мне восемь недель относительной свободы, когда я не был занят раздачей указаний землекопам из Брэдфорда, чтобы они поумнее рыли канавы, иначе стоять придется по колено в грязи. Происходящее пока мало напоминало страшные вещи, которые могут случиться в плену: японцы попросту воспользовались британской иерархической цепочкой, мы делали порученное дело, и они не вмешивались. Однако сам труд был тяжелым: выкорчевка длинных корней тропических фруктовых деревьев требовала огромных затрат энергии, напряжения всех сил. Расщепленный бамбук рассекал кожу не хуже опасной бритвы, а раны тут же загнивали. Можно запросто вывести из строя кучу людей, если заставить их долгое время заниматься такой работой; нам раньше и в голову не могло прийти, что кто-то именно так и поступит.

Однажды вечером я покинул лагерь в компании бывшего шанхайского полисмена по фамилии Уайлд; тот некстати оказался в Сингапуре и угодил в плен. Нам нужно было встретиться с неким Мендозой, португальцем и, следовательно, нейтралом. Нас ему отрекомендовал китайчонок Лим, у которого мы покупали яйца. В темноте, соблюдая предельную осмотрительность, мы пробирались сквозь сады и плантации бывшего жилого квартала, отведенного европейцам.

Мендоза был гражданским лицом и жил в симпатичном бунгало на главной улице, взбиравшейся на гору-мемориал. После настороженной, прощупывающей беседы ни о чем Уайлд аккуратно выложил на столик золотое кольцо и озвучил наше предложение. Мы хотели найти местных китайцев, связанных с гоминьданом, чтобы они тайком переправили нас в Китай или хотя бы сопроводили до Бирманского тракта, который ведет в Китай через Сиам и Бирму.

Безумная затея и куда более опасная, нежели я мог себе представить на тот момент. Однако Уайлд обладал уникальным лингвистическим даром, и китайский был одним из его талантов. Вот мы и решили, что это обеспечит нам «зеленый свет».

Потихоньку начинало доходить, что ограда лагеря военнопленных была в той же мере психологическая, как и физическая, что мы, вообще-то, можем милю за милей бродить по ананасовым плантациям Кранджи, ни разу не наткнувшись на японца, что мы можем продавать ворованное японское добро местным китайцам — но идти некуда: к северу лежал длинный язык Малаккского полуострова, отрезанный от Бирмы и, стало быть, от Индии высокими горами с непроходимыми джунглями; к югу и западу лежали оккупированные голландские колонии Ява и Суматра; на востоке одно лишь море.

У нас за лагерем имелся невысокий холм. Каждый вечер, под самый закат, на него взбирался один здоровяк из наших, делая это подчеркнуто театрально. Картинным жестом прикладывал ко лбу ладонь козырьком, будто разведчик в пантомиме, медленно и торжественно оглядывал весь горизонт, после чего замечательно громким басом возвещал: «Хоть бы один ср. ный корабль».

На свете есть религии, где признается существование Чистилища. Так вот, если для него характерна такая же смесь висельного юмора и отчаяния и если там впрямь обитают призраки, зависшие между жизнью и адом, я без труда узнаю это место, когда там окажусь.

В июне мы закончили земляные работы, и нас возвратили в Чанги. От Мендозы ответа так и не последовало, а сейчас он тем более не мог с нами связаться. Вернувшись в лагерь, я обнаружил, что численность пленных уменьшилась. За время нашего отсутствия процесс удушения успел сильнее затянуть свою петлю. Сейчас людей забирали активно, по нескольку тысяч человек за раз. С сингапурского вокзала отправили двадцать пять крытых товарных вагонов, набитых пленными; три тысячи австралийцев были вывезены морем; еще тысячу отослали непосредственно в Японию. С каждым месяцем все больше и больше.