— Здравствуйте, Мирон Дмитриевич, — вежливо улыбается администратор «Сангрии», после чего провожает нас в зал.

Мама заметно нервничает, несколько раз одергивает чересчур нарядную для утра блузку, часто оглядывается по сторонам. Мне становится неловко. Хочется встряхнуть ее за плечи и сказать, чтобы расслабилась, но я мгновенно укоряю себя за подобные мысли. Маме сорок девять, полжизни она проработала на заводе, и сейчас попала в совершенно другой мир. На смену неловкости вновь приходит это щемящее чувство — нежность с привкусом горечи. Отчего-то мне становится жаль маму, хотя для этого нет совершенно никакого повода.

Я и Мирон по очереди делаем заказ, а мама мешкает: чересчур сосредоточенно изучает меню, водит пальцем по страницами, беззвучно зачитывая названия.

— Вот этот суп вкусный, мам, — я наклоняюсь к ней, чтобы помочь. — Или ты не хочешь суп? Салат закажи и горячее. Рыбу? Мясо?

Мама мотает головой, смущается еще больше, и, наконец, заказывает цезарь и черный чай. Я бегло смотрю на Мирона: он задумчиво разглядывает телефон и, кажется, не замечает происходящего.

— И еще тунца на гриле, пожалуйста, — трогаю за руку официанта, который развернулся, чтобы уйти. — Это для моей мамы.

— А у папы как дела? Ты говорила, у него со спиной были проблемы.

— Да, ерунда, — мама морщится словно ей неудобно и косится на Мирона, который в этот момент сосредоточенно отрезает кусок мяса. — Пройдет.

— У Мирона тоже как-то после тренировки болела целую неделю, — я трогаю его колено под столом, желая включить в беседу. — Я ему укол делала. Малыш, ты не помнишь, какой?

Мирон отрицательно мотает головой и тянется к бутылке с водой

— Нет. Надо дома в назначениях посмотреть.

— И сильно болела? — с преувеличенным волнением спрашивает мама, опустив вилку. В эту же секунду звонит его телефон, он предупредительно поднимает палец и, поднеся трубку к уху, выходит из-за стола.

— Нет, мам. Болела не сильно, — говорю я, провожая глазами удаляющую спину. Спохватившись, быстро ставлю на колени сумку и делаю то, на что мне, предположительно, потребовался бы подходящий момент: достаю свернутую пачку денег из внутреннего кармана.

— Мам, это тебе, — запихиваю сверток ей в руку. — Купи себе что-нибудь. И папе, ладно?

Мама быстро кивает и заталкивает пачку на дно своего ридикюля, для верности прикрыв ее косметичкой. Нечестно отдавать деньги Мирона, которые я должна тратить на себя, но сейчас моя совесть молчит. То, что для меня лишь сумма, потраченная на новое платье, для моей семьи означает два месяца безбедного существования.

После ресторана мы отвозим маму в Химки и разворачиваемся к дому. Мирон прибавляет музыку, постукивает пальцами в такт по рулю. А я внезапно чувствую раздражение.

— Ты был не слишком общителен за столом, — говорю, стараясь не переусердствовать с упреком. Хотя именно это я и хочу сделать. Упрекнуть его.

Мирон убавляет звук и бросает на меня быстрый взгляд.

— Потому что не вспомнил название препарата?

— Ты прекрасно знаешь, что нет. Ты не пытался поддержать беседу с моей мамой. Она не так часто приезжает в Москву. Один раз можно было и постараться.

Мирон хмурится, и его лицо становится заметно жестче.

— Я не понимаю сути наезда. Я встретил ее на вокзале, мы посидели в ресторане. Если нужно поселить ее в отель — скажи мне, и я это сделаю. Она твоя мать, не моя, и я не знаю, о чем мне с ней разговаривать.

— А ты бы также вел себя с родителями Велес? Тоже смотрел в телефон, делая вид, что тебе на них плевать?

— У тебя месячные начались, Тати? — раздраженно произносит Мирон, с силой сжимая руль. — Причем тут, блядь, Велес? Что ты вцепилась в это имя?

Я отворачиваюсь к окну и закусываю губу. Вместе с обидой и гневом в голове в груди вновь оживают все мои недавние страхи: что я лишь временное явление, и в глазах Мирона, так же как и в глазах остальных его друзей, ни я, ни моя семья не будем достаточно хороши. Мои родители недостойны общения на равных, а я — того, чтобы на мне жениться.

— Скорее бы эта чертова сессия закончилась, — вздыхает Алина, когда мы втроем спускаемся по университетским ступеням. — Сразу недели на две укачу на Филиппины и к ноутбуку близко не подойду. Мне просто необходим отдых.

— Ты недавно из Италии вернулась, — замечаю я, мысленно признавая желание ее уколоть.

Алина бросает на меня полный снисхождения взгляд и многозначительно смотрит на Инессу. Возможно, из-за того, что я вторую неделю пребываю на взводе, собственное раздражение перекрывает эффект от этой молчаливой насмешки. Даже все деньги семьи Велес не способны сделать их дочь более замученной экзаменами, чем любого другого студента МГИМО.

— В четверг у Булатова день рождения, — продолжает Алина. — Месяц какой-то урожайный на праздники. Не успеваю платьями закупаться.

Руслана я не видела с того момента, как вышла из его машины, а это почти две с половиной недели. За это время мысли о нем заметно потускнели, однако, это все еще не мешает дернуться при звуке его имени.

— У кого-то еще дни рождения? — быстро спрашиваю я, желая «заесть» запретное послевкусие.

— У Родченко послезавтра, у Алисы через две недели, ну и отца Мира сегодня.

По спине прокатывается неприятный холодок. У Сафронова старшего день рождения? Сегодня? Но почему Мирон ни о чем мне не сказал?

Очевидно, все эти вопросы написаны у меня на лице, потому что Алина заметно замедляет шаг и начинает с двойным усердием меня разглядывать. Произошло долгожданное. Она, наконец, увидела, как я споткнулась.

— Празднование сегодня в семь вечера в загородном клубе. Ты не знала?

Можно что-нибудь наспех придумать и солгать, но вряд ли я сумею сделать это достоверно. Для этого меня слишком застали врасплох, и тема слишком глубоко и болезненно застряла в нервах.

— Нет, Мирон мне ничего не говорил.

Алина мечет очередной быстрый взгляд в Инессу и произносит с деланной легкостью:

— Ну, может быть, еще скажет. Правда, с записью в салон, скорее всего, возникнут проблемы.

Мне хочется уйти сейчас же. Делать вид, что я не раздавлена услышанным, нереально, также как и поддерживать дальнейшую беседу. Я физически ощущаю собственную бледность, и Алина с Инессой тоже ее видят. Лишь усилием воли я заставляю себя дойти с ними до парковки, машинально прощаюсь и вызываю такси.

Может быть, это и впрямь случайность и Мирон просто забыл мне рассказать? Он действительно сильно устает в последнее время, даже пару раз пропускал спортзал. Этим я пытаюсь успокоить себя по дороге домой, пока разглядываю в окне исчезающие пейзажи летней Москвы. Прохожие, гуляющие по тротуарам, вековые фасады зданий, вывески кафе и бутиков — все, что меня так привлекало здесь раньше, и частью чего я уже привыкла себя считать, стремительно сереют. В глубине души я знаю, что цепляюсь за соломинку. Мирон никогда бы не сообщил о таком событии за несколько часов. Для этого он слишком внимательный и неравнодушный. Ну или, по крайней мере, раньше был именно таким.