– С утром, говорю, – повторил он. – Хотел бы назвать его добрым, да не могу. Но и злым – тоже не могу, ведь ты все еще жив. Так что просто – с утром! Каким бы оно ни было, но вопреки стараниям бахоров оно для тебя все же наступило.

– А-а-а… – уныло протянул я. Видимо, это снова был своеобразный кригарийский юмор. Тот который не оставлял ван Бьера даже в разгар битвы, и к которому я до сих пор не привык.

Стиснув зубы от боли, я приподнялся на локте и осмотрелся.

Знакомые места – мы опять находились на берегу Вонючего ручья. Только не у дороги, а выше по течению от того места, где мы с Баррелием встретились в первый раз. Далековато же мы забрались, учитывая, что изрядную часть пути ему пришлось катить свою тележку в гору и по бездорожью. Сам монах, очевидно, этой ночью не сомкнул глаз и после вчерашней пьянки и последующей резни выглядел опухшим и помятым. А над костерком, что он развел, жарился на вертеле… хм… да неужто заяц?

– Ты что, опять убил зайца?! – удивился я.

– Второй раз меня ловят за руку на одном и том же месте! Ну что за невезение! – вновь мрачно отшутился ван Бьер. – Однако, думаю, сегодня твой отец меня бы простил, ведь это не только мой завтрак, но и твой. Ты должен хорошенько подкрепиться, чтобы восстановить силы. Они тебе вскоре понадобятся.

– Спасибо, я не голоден, – отказался я, ощутив внезапный прилив обиды. Обиды по-детски глупой, и все же было в поступке кригарийца что-то неправильное, не сказать подлое. Со смерти гранд-канцлера минула лишь ночь, а осужденный им преступник снова браконьерствовал – как будто только и ждал, когда его не станет, чтобы взяться за старое.

– Ничего, скоро проголодаешься, – пообещал Баррелий, ломая об колено палку и бросая ее половинки в костерок. – Помню, когда я впервые побывал в такой передряге, меня тоже долго выворачивало наизнанку и корежило. Зато потом, когда я малость оклемался, на меня напал такой жор, что я был готов корову целиком проглотить.

– Твоего отца что, тоже убили бахоры? – спросил я.

– Откуда мне знать? Я ведь его никогда в жизни не видел и даже имя его мне неизвестно. Также, как имя матери. Едва я родился, она подбросила меня к воротам монастыря Альтогорн, что в Промонтории, а затем сбежала. Вот так благодаря ей я стал монахом еще раньше, чем научился ползать на четвереньках, хе-хе.

Я все же собрался с силами и кое-как поднялся. После чего, двигаясь на одеревенелых ногах, отошел в сторонку, чтобы отлить. Судя по моим сырым и характерно пахнущим штанам, во время бегства из дворца я успел обмочиться не раз и не два, и даже этого не заметил. А Баррелий полночи вез меня, благоухающего мочой, в своей тележке и полусловом об этом не обмолвился. Мало того, еще и одеяла свои мне отдал, даром что они и так не отличались особой чистотой.

Мне стало стыдно. Нет, не потому, что мои штаны были мокры, а оттого, что я рассердился на кригарийца из-за проклятого зайца. И хорошо, что я не высказал ему этого вслух, а то мне пришлось бы вдобавок перед ним извиняться.

Справив нужду, я попил воды из бурдюка, а затем подошел к костру, но сел подальше от огня – так, чтобы не портить ван Бьеру воздух. И, не желая показаться неблагодарным, решил, что будет лучше поддержать с ним разговор, чем сидеть в гордом одиночестве и страдать молча.

– Кто вообще такие, эти бахоры? Ты говорил, что уже сталкивался с ними, так? – спросил я у продолжающего жарить зайца монаха.

– Та еще падаль! – Его лицо презрительно скривилось. – Самое грязное отребье, какое только можно нанять в Канафире за деньги. На цену, что дают на наемничьем рынке за одного отборного рубаку-островитянина, в Вахидоре, Этнинаре и Талетаре можно купить целый пучок вшивых бахоров с высохшими от фирама мозгами. Что, разумеется, выгодно, ведь стая шакалов способна загрызть кого угодно, даже льва. Одна проблема: бахоров трудно удержать на поводке. И если не бросить их в бой как можно скорее, они могут загрызть тебя раньше, чем твоих врагов… Ты знаешь Дорхейвен и его порядки лучше меня. Подумай, кто мог бы у вас нанять и тайно провести в город полсотни этих тварей, а в придачу к ним еще десяток хойделандеров. Подумай хорошенько, и ты, скорее всего, найдешь убийцу своего отца.

– Да мало ли кто мог это сделать, – пригорюнился я. – Попасть в Дорхейвен нетрудно. Все шпионы, воры и убийцы, которых у нас ловят, прибывают сюда с торговыми караванами под видом охранников, грузчиков и погонщиков. И если это были те бандиты, что захватили оазис Иль-Гашир…

– Я уверен, что это были именно они, – перебил меня Пивной Бочонок. – Раз здесь оказался тот огромный канафирец, которого ты видел у конюшни, готов поспорить, что прочие бахоры тоже прибыли сюда из Иль-Гашира.

– Ты имеешь в виду крылатого демона, что убил трех гвардейцев? – спросил я. Тот последний кошмар, что я вчера пережил, пока Баррелий ходил за тележкой, показался мне наутро лишь страшным сном. И я продолжил бы считать его сном, если бы кригариец вдруг о нем не заговорил.

– Никакой он не демон, а обычный человек, – отмахнулся ван Бьер. – Ну или не совсем обычный, если на то пошло. Сначала я подумал, что ты бредишь – немудрено после такой-то ночки. Но потом ты заикнулся о палке, которой демон всех перебил, и я понял, что тебе не померещилось. Где это видано, чтобы прислужники Гнома дрались палками – даже те, которые являются нам не наяву, а грезятся? А, значит, ты и впрямь мог видеть то, что видел. И так уж вышло, что мне знаком один крылатый канафирец с палкой. Только когда я видел его в последний раз, кем-кем, а демоном он точно не был.

– А он что, и правда крылатый? – недоверчиво спросил я.

– Нет, конечно. На самом деле это не крылья, а всего лишь нагрудник, сделанный из крыльев птериона. Вернее, из нескольких птерионов. На сооружение этого нагрудника ушло, если мне не изменяет память, четыре пары крыл.

– Но птерионы же давно вымерли! – Моя начитанность порой избавляла меня от необходимости задавать лишние вопросы. – Об этом писал сто лет назад еще летописец Карвиарус.

– Вымерли, да не все, – просветил меня кригариец. – Высоко в горах они хоть и очень редко, но порой встречаются. Этот канафирец, странствуя по Ольфам, наткнулся однажды на гнездо птерионов, перебил их всех и потом соорудил себе из их выдубленных крыльев отличный четырехслойный доспех. Легкий, но пробить его мечом немногим проще, чем железную кирасу. А звали этого человека… вернее, зовут, раз он вдруг снова объявился – Вирам-из-Канжира.

– Тот самый, чье прозвище – Чернее Ночи? – вмиг припомнил я нашу недавнюю беседу с ван Бьером, когда он рассказывал мне о якобы выжившем, шестом кригарийце.

– В точности так, сопляк – тот самый Чернее Ночи, – кивнул Баррелий и повернул на вертеле шкворчащего над огнем кролика. – Вирам дрался палкой как никто другой из нас. Он мог вытворять ею на поле боя такие чудеса, о которых создатели легенд о кригарийцах даже не подозревали. И то, что он вдруг затесался в компанию бахоров, меня сильно огорчает. Не так сильно, конечно, как гибель твоего отца. Но то, что к ней оказался причастен один из моих братьев – это для меня тоже большая трагедия. Ну и – позор, разумеется, от которого мне будет теперь трудно отмыться.