— Мам, заткнись, а? — то ли проныла, то ли простонала из-за монитора Наташка. — Заткнись, я прошу тебя…

Вздохнув, Леся кинула прощальный взгляд на красотку в шезлонге, потом посидела еще минуту, низко опустив голову и будто ожидая Наташкиных объяснений. Наташка подавленно молчала, поджав губы и низко опустив голову. Мама ее тоже молчала, глядя на дочь потерянно, чувствуя ее крайнее напряжение. Лесе даже ее жалко стало — не хотела бы она попасть в такое неудобное положение. И тут же она одернула себя насмешливо: давай-давай, еще раз Наташку пожалей. Ты же у нас добрая-съедобная, так что давай, выдай очередную порцию душевного сочувствия.

Так мама с дочкой и промолчали, пока Леся одевалась и собирала свои котомки. Открывая дверь, Леся оглянулась на Наташку, ожидая, что она таки поднимет на нее глаза. Нет, не подняла. «И впрямь, черт принес так не вовремя Наташкину маму! — подумала Леся. — Так бы шла она сейчас, ругала бы себя за добрый поступок — все бы ей лучше было. По крайней мере, осознание полезности сделанного грело бы душу. А сейчас на душе ничего нет. Пустота. Досада. Интересно, как она будет Ильке объяснять свое увольнение? Господи, а Ритке?!»

Зимний день готовился к сумеркам — оплывал под грустной серостью низкого снежного неба. Самое тяжелое время суток, между прочим. Не день и не ночь. Время для самоубийц и отчаявшихся. День кончился, в ночь заползать не хотелось. Там еще хуже. Вон трамвай идет — под рельсы броситься, что ли?

Леся содрогнулась, представив себя под трамваем. Было в этой картинке, да и в самом чувстве крайнего отчаяния что-то совсем детское, девчачье, как в стишках-страшилках, которыми они с Веркой увлекались в детстве. Что-то из серии: трамвай переехал отряд октябрят…

Заверещал в кармане куртки мобильник, и Леся осторожно глянула на дисплей. Ага, Илька звонит. С домашнего телефона. Домой пришел из школы, значит. Молодец.

— Да, Илюш… — ласково проворковала Леся в трубку. — Ты уже дома, как я поняла?..

— Лесь, ты только не пугайся, ладно?

— А что такое? — тут же испугалась она. — Что случилось, Илья?

— Да ничего особенного. Говорю же, не пугайся. Я тут подрался немного.

— Ты? Подрался? Не может быть! Ты ж не умеешь!

— Ну, не подрался, меня побили… Пусть будет так, какая разница?

— Сильно побили?

— Как тебе сказать?.. Губу расквасили, и еще глаз заплыл, плохо открывается. Фингал порядочный сядет. Так что ты не пугайся, ладно? И еще это… У меня бок сильно болит…

— Я сейчас приеду, Илюш… А завтра в больницу сходим! Надо же рентген сделать. А вдруг у тебя ребро сломано?

— Да зачем, Лесь? Не надо.

— Ладно, я уже в дороге. Намочи пока полотенце холодной водой, приложи к лицу. И жди меня. Я скоро. Горе ты мое луковое.

* * *

Дверь ему открыла домработница Роза — неуклюжая худышка с постоянным румянцем на юных смуглых щечках. Андрей уставился на нее удивленно, будто не узнал — Розино маленькое личико было бледным, глубоко сидящие раскосые глаза припухли от слез. Из кухни доносились громкие голоса — в основном тещенькин, сердито бубукающий, перекрывающий Анькин высокий тенорок.

— Ты чего это, плакала, что ли? — Андрей заботливо склонился к Розе, и она торопливо отвернула лицо в сторону, махнув рукой.

— Что случилось, Роза? — требовательно встряхнул он ее за худые плечики.

— Да ничего, ничего… Хозяйка вечером кольцо потеряла, а утром у себя в сумочке нашла…

— Понятно. Потом извинилась перед тобой?

— Да ладно… Нашла, и слава богу.

— А сейчас они чего разоряются? — мотнул Андрей головой в сторону кухни.

Роза пожала плечами.

Совсем зашугали девчонку, подумал Андрей. Надо бы на место барынь поставить, давно он по столу кулаком не стучал. Хотя сегодня, пожалуй, не время. Сегодня он и сам виноватый — дома не ночевал. Что ж, пойдем на разборки…

— Ты где всю ночь шлялся, сволочь?

Анька налетела на него, едва он ступил за порог кухни. Но возмущение ее было фальшивое. И сама постановка вопроса фальшивая, театральная, будто выхваченная из юмористической телепередачи «Кривое зеркало». Специально для благодарных зрителей. Для мамы то есть. Чтоб видела мама, в каких ежовых рукавицах дочка своего мужика держит.

Вообще, по сложившейся с Анькой давней договоренности, у него право на такой загул имело место быть. Мама ее долго к этому приучала. Пусть, мол, мужик расслабится, посидит в компании друзей. Ему надо. Иначе озвереет. Анька поначалу, конечно, с большой неохотой к его расслабухам относилась, а потом ничего, привыкла. Да он и не злоупотреблял. Тем более поводов для ревности ей никогда не давал. А тещенька — та мудростей да тонкостей супружеских отношений не понимает, ей этот спектакль как воздух нужен, чтоб с криком, чтоб со скалкой наперевес. Хотя скалка у нее в нынешней барской жизни не в чести оказалась. Теперь, в нынешней культурности, она больше выражением лица работала, презрение к нему изображала. Андрей сам давеча слышал, как она читала дочери статью из модного женского журнала «Космополитен». Громко читала, с уважением и придыханием. Для нее этот самый «Космополитен» теперь — как Библия для верующего. Кладезь премудрости. Раньше бы наперед Аньки варежку раззявила, а теперь молчит. В той статье как раз речь и шла о том, каким порядком надо теще с зятем общаться. Если, мол, у молодых разборки пошли, то встревать в них старшему поколению не советуется. Надо отойти и помолчать культурненько. Дать молодым выплеснуться. Ну раз надо, так надо. Раз написано про «выплеснуться», вот Анька и старается. Все по писаному, как мама в журнале вычитала.

— Ты же сама знаешь, где я был. У Кирюхи. Где еще-то?

Наверное, он слишком спокойно ей ответил, равнодушно даже. Не по статье. Потому что Анька, взглянув на маму растерянно и вопрошающе, выкрикнула совсем уж невпопад:

— А на фига ты там был?

Вот те на! Зрасте, приехали. Как будто она не знает, зачем он к Кирюхе ездит.

— Да мы книжку вместе читали… А потом всю ночь обсуждали прочитанное.

— Какую книжку? — опешила Анька, уставившись на него подозрительно. С юмором у нее всегда было плоховато.

— Да беленькую такую… Интересная такая книжица, занятная. Хочешь, тебе тоже принесу? Вместе почитаем?

Анька моргнула, скуксилась, снова кинула растерянный взгляд на мать. Не удался нынче спектакль, явно не удался. Да и тещенька заветы журнала «Космополитен» по «невстреванию» старшего поколения на секунду подзабыла, взвилась тут же криком:

— Чего ты нам тут заливаешь, алкоголик окаянный? Нашел дурочек с переулочка! Блыкал где-то всю ночь, так и скажи! По бабам, поди, шастал! А жена тут с утра в гул воет, волосенки на себе рвет!

— Зачем? — повернулся он к Аньке, дурашливо улыбнувшись. — Анька, ты зачем себе на голове волосенки рвала? Совсем с ума сошла, что ли?