На этом можно было поставить точку после анализа «Исповеди». Но основная идея этой книги заставляет меня обратить особое внимание всего на один фрагмент из неё, в котором он по существу приближается к пониманию культурогенического смысла жизни. Вот этот фрагмент: «В самом деле, с тех давних, давних пор, как есть жизнь, о которой я что-нибудь да знаю, жили люди, зная то рассуждение о тщете жизни, которое мне показало её бессмыслицу, и всё-таки жили, придавая ей какой-то смысл. С тех пор как началась какая-нибудь жизнь людей, у них уже был этот смысл жизни, и они вели эту жизнь, дошедшую до меня. Всё, что есть во мне и около меня, всё это – плод их знания жизни. Те самые орудия мысли, которыми я обсуждаю эту жизнь и осуждаю её, всё это не мной, а ими сделано. Сам я родился, воспитался, вырос благодаря им. Они выкопали железо, научили рубить лес, приручили коров, лошадей, научили сеять, научили жить вместе, урядили нашу жизнь; они научили меня думать, говорить» (там же. С. 38).

Наука

Вопрос «как?» (как следует относиться к тому или иному предмету) производен, вторичен по отношению к вопросу «что?» (что представляет собою этот предмет?), поскольку наше нравственное отношение к предмету вытекает из нашего представления о нём. В каком же тогда случае нравственная картина мира в большей мере приблизится к истине, т. е. будет отражать в идеале поистине нравственное отношение к миру? Очевидно, в том случае, когда нравственная картина мира будет основываться на научной, поскольку последняя в большей мере, чем какая-либо другая приближается к истине – к наиболее адекватному представлению о реальной действительности. Вот почему моралист в идеале должен быть учёным-энциклопедистом, но, кроме того, он должен быть сциентистом – в положительном смысле этого слова, т. е. человеком, осознающим производность нравственной картины мира от научной, зависимость первой от второй. Именно в этом пункте Л. Н. Толстой оказался не на высоте. Он относился к науке не самым достойным образом, а следовательно, не мог определить и правильного нравственного отношения к ней. Как ни странно, он относился с презрением даже к дарвинизму, не сумев разглядеть эволюционное сходство между его учением о нравственном совершенствовании и учением Ч. Дарвина.

Отношения между наукой и нравственностью были перевёрнуты Л. Н. Толстым: не нравственность у него производна от науки, а наоборот – наука производна от нравственности, а точнее – должна стать производной. А поскольку современная наука, с его точки зрения, не подчинена нравственности, то её следует считать ложной наукой. Истинная же наука должна быть подчинена нравственности. Но Л. Н. Толстой заходил в отношении к науке ещё дальше: в его размышлениях о науке прослеживается явная тенденция к сведению всей науки к этике, которая и расценивалась им как истинная наука. В пределе нравоцентризм Л. Н. Толстого должен звучать приблизительно так: не нужна нам никакая наука, кроме одной – науки о том, как жить.

Вот что писал Л. Н. Толстой о современной ему науке: «То, что в нашем мире считается единственной и самой важной наукой: естественные науки, политикоэкономия, история (как она изучается), юриспруденция, социология и пр., совершенно такие же ненужные и большей частью ложные знания, какова в старину была “наука”, включавшая в себя богословие, алхимию, аристотелевскую философию, астрологию» (Толстой Л. Н. Собр. соч. в 20 томах, т. 20. М.: Художественная литература, 1965. С. 257). Записаны эти слова Львом Николаевичем в дневнике во вполне зрелом возрасте – 29 декабря 1906 г.

Почему же, по мнению Л. Н. Толстого, наука пошла по ложному пути? Он называет, по крайней мере, три причины: во-первых, потому, что большая часть знаний, полученных наукой, никому, кроме самих учёных, не нужна, во-вторых, потому, что с давних пор («со времен не только Рима, но Египта, Вавилона» (там же. С. 247) люди стали ставить своё материальное преуспевание выше духовного совершенства, а наука закрепила это ложное представление о соотношении материальных и духовных ценностей, а в-третьих, потому, что наука не сумела развиваться равномерно, что ей не позволило составить представление о мире как о некоем связном, едином целом.

Последний аргумент Л. Н. Толстого против «ложной» науки заслуживает особого внимания. В современной терминологии в нём идёт речь о том, что в истории науки процессы её дифференциации преобладали над процессами интеграции, что привело её к утрате целостного представления о мире. Кроме того, Л. Н. Толстой подчёркивал неравномерность развития разных отраслей науки, что тоже влияло на утрату единого, всестороннего, системного взгляда на мир. Вот это важное для историков науки суждение Л. Н. Толстого: «В знании важно не количество знаний, даже не точность их (потому что совершенно точных знаний нет и никогда не будет), а разумная связность их: то, чтобы они со всех сторон освещали мир. Вроде того, что бывает в постройках. Постройка может быть великолепна или бедна: зимний дворец и шалаш, но и то и другое – разумные постройки только тогда, когда они защищают со всех сторон от непогоды и дают возможность жить в них и зимой и летом; но самые великолепные три стены без четвёртой или четыре без крыши или без окон и печи много хуже бедной хаты, в которой можно укрыться и не задыхаться и не мерзнуть. То же и в научных знаниях, теперешних знаниях учёных в сравнении со знаниями безграмотного крестьянина-земледельца. Эта истина должна быть основой воспитания и образования. Расширять знания надо равномерно» (там же. С. 289).

Окрестив современную ему науку «ложной», Л. Н. Толстой стал размышлять о науке истинной. Что это за наука? «Мне думается, – отвечает мыслитель, – что теперь наступило время, когда люди сознают эту свою ошибку (что они создали ложную науку. – В. Д.) и исправят её. И установится или, скорее, разовьётся истинная, нужная людям наука духовная, наука о совершенствовании духовном о средствах наиболее лёгких достижения его» (там же. С. 247).

Нравоцентризм Л. Н. Толстого в отношении к науке вылился в критику «ложной» науки, т. е. всей науки, кроме науки о нравственности. В этой критике было много абсурдного (как, например, отрицание медицинской науки) и ценного. Он критиковал нашего брата и за то, что мы употребляем «неясные, несуществующие, выдуманные слова» (Путь жизни. С. 247), и за то, что мы исследуем надуманные проблемы (напр., этимологию слова «куколь»), и за то, что мы защищаем интересы привилегированных классов и т. д., и т. д.

Л. Н. Толстой смотрел на науку, как и на многое другое, с позиций мужицкой морали. Недаром в раздел «Ложная наука» в книге «Путь жизни» он включил такие слова Ш.-Л. Монтескье: «Я люблю мужиков: они недостаточно учёны, чтобы рассуждать превратно» (там же. С. 262). В подобном духе писал и сам Л. Н. Толстой: «Отчего безграмотные люди разумнее учёных? Оттого, что в их сознании не нарушена естественная и разумная постепенность важности предметов, вопросов. Ложная же наука производит это нарушение» (Толстой Л. Н. Собр. соч. в 20 томах, т. 20. М.: Художественная литература, 1965. С. 276).

Искусство

С позиций мужицкой морали Л. Н. Толстой смотрел и на искусство. В трактате «Что такое искусство?» он в таком роде писал об искусстве, к которому и сам имел непосредственное, как мы знаем, отношение: «Но мало того, что такие огромные труды тратятся на эту деятельность, – на неё, так же как на войну, тратятся прямо жизни человеческие: сотни тысяч людей с молодых лет посвящают все свои жизни на то, чтобы выучиться быстро вертеть ногами (танцоры); другие (мызыканты) на то, чтобы выучиться очень быстро перебирать клавиши или струны; третьи (живописцы) на то, чтобы уметь рисовать красками и писать всё, что они видят; четвёртые на то, чтобы уметь перевернуть всякую фразу на всякие лады и ко всякому слову подыскать рифму. И такие люди, часто очень добрые, умные, способные на всякий полезный труд, дичают в этих исключительных, одуряющих занятиях и становятся тупыми ко всем серьёзным явлениям жизни, односторонними и вполне довольными собой специалистами, умеющими только вертеть ногами, языком или пальцами» (там же. Т. 15. С. 45). Как видим, не только учёным, но и художникам доставалось от великого писателя земли русской. Можно с уверенностью сказать, что, если бы автором этих слов был кто-нибудь помельче Л. Н. Толстого, то подобные насмешки над людьми искусства никакая бы цензура не пропустила. Но Лев Николаевич был беспощаден и по отношению к своему собственному художественному творчеству, называя «Войну и мир», «Анну Каренину» и др. свои произведения дребеденью.