— Генерал, — тихо подал голос один из гостей, — а может, на этот раз…

— Нет! — вновь вскрикнул дед. — Я запрещаю! Запрещаю!!

— Дед… — с отчаянием в голосе начал Ирайр, поняв, что на деда не подействуют никакие аргументы, но в то же время твердо зная, что не выживет, если не разберется с тем сонмом вопросов, которые все это время лишь множились и множились в его голове. А разобраться с ними — теперь он в этом был уверен — можно лишь там, на Игил Лайме. — Дед, неужели ты не понимаешь?

— Разговор окончен! — дед ударил ладонью о подлокотник. — Я запрещаю тебе даже думать об этом. Если ты посмеешь тронуться с места, я лишу тебя наследства и запрещу семье даже вспоминать о твоем существовании.

Ирайр посмотрел на деда. В его глазах горела непреклонность. Он покосился на гостей деда. Их непроницаемые лица ничего не выражали. Ирайр вздохнул и тихо произнес:

— Прости, дед, я должен разобраться сам…

Они оказались у ворот монастыря почти одновременно, хотя добирались до него разными способами.

Ирайр пришел пешком. Он сознательно построил свое путешествие к монастырю как некий вариант паломничества. А паломнику следует проявлять смирение. Поэтому до Игил Лайма он добрался на транзитнике в маленькой каютке третьего класса. Хотя вполне мог бы заказать себе и первый. Несмотря на суровое решение деда, на его счете, куда ему исправно переводилось жалованье, скопилась довольно приличная сумма. За полтора года службы в чине энсина Ирайр так и не удосужился снять с него хотя бы сотню кредитов, поскольку пользовался кредиткой, оформленной на него еще отцом, после того как он в четырнадцать лет получил паспорт. С той поры ни номер счета, ни пин-код, ни личная цифровая подпись не изменились. Лишь лимит неуклонно рос. Последний раз, когда Ирайр интересовался этим вопросом, лимит составлял уже полмиллиона. Впрочем, Ирайр редко тратил в месяц более тысячи кредитов. Разве что в отпуске, если надо было обновить свой гардероб, оплатить счет в ресторане либо что-то купить очередной подружке.

Монастырь вырос перед ним, едва он завернул за очередной поворот, причудливо огибающий скалу. Туристическая тропа, по которой он двигался, была достаточно хорошо оборудована, в наиболее опасных местах имелось ограждение, а в наиболее живописных — скамейки и ветровые экраны, чтобы можно было присесть и полюбоваться видом. Вот и здесь, едва на расстоянии прямой видимости выросли причудливые, чуждые современному взгляду стены и строения монастыря, как в укромном уголке, за большим валуном, тут же обнаружилась скамеечка. Ирайр скинул с плеч рюкзак (десантный, тип 77), раскрыл горловину, извлек из него заранее припасенную фляжку с «Касле де шантон» и, отсалютовав оной монастырю, сделал щедрый глоток. Конечно, «Касле де шантон», в купаж которого входили спирты не менее чем стодвадцатилетней выдержки, а основа переваливала за двести, не стоило пить вот так, из горла обычной десантной поливиниловой фляги. Напиток требовал не менее чем полулитрового «тюльпана», который следовало согреть в руках, а перед глотком легонько втянуть носом воздух, дабы уловить тончайший аромат настоящего произведения искусства, но сам повод заслуживал именно «Касле де шантона». Путешествие закончилось. Ну почти…

Как Ирайра проинформировали еще на старте тропы, братья не слишком любили праздно шатающихся туристов в непосредственной близости от своих стен. И потому с тропы специально не было сделано никакого схода. Но для бывшего энсина это не составило особой проблемы. Еще с обзорной скамеечки он наметил маршрут спуска. И подойдя к отметке, которую он принял для себя как начало спуска, Ирайр шустро достал и размотал веревку, купленную в магазинчике у начала тропы, а также приготовил четыре автоматических костыля с карабинами. Наличие такого товара в том заведении с крайне скудным ассортиментом говорило о том, что, вероятно, подобные спуски с тропы к монастырю были не такой уж большой редкостью…

Спустился он быстро, минуты за полторы. Достал из кармана рюкзака пульт, послал команду костылям отделиться от скалы, собрал упавшие костыли и двинулся напрямик к воротам.

Ему оставалось пройти еще около сотни шагов, когда в небе послышалось завывание, характерное для крайне изношенного привода антиграва, а затем из-за поворота у скалы показался обшарпанный аэрол, вдоль боков которого проходила полоса белых и черных квадратиков. Аэрол устремился прямо на площадку с коротко подстриженной травой, раскинувшуюся перед самыми воротами монастыря и занимавшую почти акр.

Неуклюже плюхнувшись на траву (отчего пассажиры явно должны были обложить незадачливого водителя по матушке), аэрол почти минуту стоял, не открывая двери, а затем раздвинул обе одновременно. Наружу выбрались женщина неопределенного возраста с каким-то испитым лицом и застывшим взглядом, столь характерным для потребителей всякой «дури», одетая не по возрасту и состоянию крикливо, и мужчина, про которого бывший энсин не рискнул бы сказать ничего определенного. Он был одет довольно элегантно, но крайне неброско, как будто специально старался не особенно привлекать внимание. Женщина выволокла за собой когда-то довольно дорогой и броский, но теперь заметно обшарпанный чемодан, оснащенный персональным антигравом, а у мужчины не было никакого багажа, кроме небольшого кожаного саквояжа. Самым главным отличительным признаком мужчины Ирайр посчитал чрезвычайно цепкий взгляд…

Оба, покинув аэрол, завывавший своим потрепанным приводом, повернулись и уставились на Ирайра, за это время приблизившегося еще на два десятка шагов.

Когда Ирайр подошел вплотную, оба вновь прибывших, не сговариваясь, сделали по шагу в сторону, как бы предоставляя ему честь постучать в ворота, что вполне согласовывалось с планами Ирайра. Но когда он протянул руку, чтобы взяться за свисавшую с держателя, представлявшего собой оскаленную морду какого-то экзотического зверя, ручку в виде кольца, за спиной вновь послышался звук работающего антиграва. Ирайр обернулся.

На этот раз такси было полностью исправно. И ничем не напоминало предыдущее, в том числе и пассажиром. Ирайр машинально отметил, как напрягся при приближении аэрола мужчина, но затем его вниманием завладел пассажир, выбравшийся из приземлившегося такси. Это был типичный мальчик из числа так называемых мажоров. По статусу, общественному положению его семьи и контролируемому богатству Ирайр и сам вроде как входил в их число. И даже отдал пару лет развлечениям, наиболее модным в их кругу — в основном пати и секс-вечеринкам, похожим друг на друга как две капли воды. Нет, антураж, география, дизайн помещений и шоу-программа менялись с небывалым размахом, ибо каждый из мальчиков- и девочек-устроителей пытался перещеголять других. Поэтому в ход шли самые фешенебельные места и самые продвинутые и креативные фирмы-организаторы. Одни организовывали пати среди живых и специально не кормленных аллигаторов, копошащихся под ногами гостей всего лишь на расстоянии метра — гости перемещались над ними по легким прозрачным мосткам, вызывая у животных рефлекторные попытки дотянуться до столь близкой добычи. Весь вечер время от времени раздавались женские взвизги, а нескольким дамочкам аллигаторы даже сумели отхватить по куску подола, неосторожно свесившемуся в щели ограждения. Другие изощрялись тем, что устраивали вечеринку в прозрачном модуле, закрепленном в хвосте кометы. Причем той, что как раз входила в зону резкого повышения интенсивности испарения ядра. Так что гости в течение всего вечера могли наблюдать, как ядро кометы начинает все сильнее фонтанировать метаном и водородом. Третьи привлекали в качестве обслуги мужчин и женщин, имплантировавших себе половые органы животных и одетых, вернее, раздетых так, чтобы эти их отличия были выставлены напоказ… Но в конечном счете все сводилось к одному — пьянкам и оргиям. Ирайру все это быстро наскучило. Ибо разве не тем же, пусть и с меньшей изощренностью, занимаются и бомжи на помойках, столь же мало включенные в жизнь, как и эти золотые мальчики и девочки. Одно дело, если ты появляешься на таких мероприятиях иногда, чтобы вынырнуть из омута лошадиных бегов крупного бизнеса или иного какого дела, отнимающего все твои силы и все твое время, а постоянно… бр-р-р. А ведь многие из них только это и считали настоящей жизнью, а все остальное — скучнейшей тягомотиной…